Второе предположение: место управляющего на сахарных заводах, принадлежащих барону де Мольво, несущее выгоду настолько явную, что через год-два можно открыть и свое дело.
— Это бы и подошло, может быть, — задумался Карабанов, — но барон де Мольво заманивает меня доходами, заведомо зная, что я буду воровать. А если я не буду воровать, то все равно он не поверит, и потому оставим это сладкое место…
Третье предположение: место квартального надзирателя в Москве на Плющихе, что дает возможность пользоваться положением в обществе. Карабанов искренне расхохотался:
— Ха-ха-ха! .. Уж не думаете ли вы, кузина, что я, вроде гоголевского городничего, стану принимать от купцов сахарные головы и визжащих поросят в лукошках со стружками!
Княжна Долли прикусила губку:
— Так чего же вы хотите?
— Вот и я бы хотел знать — чего я хочу? ..
Разговор повис в воздухе, и в этот день Карабанов был вовлечен в круговорот событий, которые оказались для него роковыми. Мишка Уваров, однокашник Карабанова по Пажескому корпусу, уговорил Андрея ехать кутить куда-то к черту на кулички — за Тимоти-субани.
— А князинька будет? — спросил Карабанов.
— Да плюнь ты на князиньку… Просто напьемся как свиньи, и больше нам ничего не нужно! Поедешь?
Поехали…
Унгерн-Витгенштейн сидел в одной коляске с Карабановым, удерживая меж колен ящик с шампанским. Сзади, утопая в клубах пыли, катили четыре брички с девками, взятыми напрокат до утра.
Мишка Уваров дурачился, изображая из себя рекрута:
Прощай, ловки, прощай бабы, Уезжаю я oт вас, Но тот самый распроклятый, Па погибельный Кавказ…
Пили в какой-то горной харчевне — бывшей буйволятне, широкой и просторной. Карабанов окунулся в разгул, как в былые времена, — беззаветно и бездумно. Хмелел он быстро, вино согнуло его надвое еще за столом. Хорошо лишь запомнил, как Мишка Уваров орал кому-то:
— Песельников сюда!
Вошли казаки. Здоровенные, мрачные. Волосы в скобку, как у приказчиков. Животы их, туго набитые казенной кашей, круто выпирали из-под ремней. Разом они распахнули свои волосатые пасти и дружно затянули:
А и бывало-да, да и давала-да Да другу милому да целовать себя, Л теперь не то, да не стоит его Да лейб-гвардейский полк По нашей улице…
Девки визжали от похабщины, но казаки свое дело твердо знали — довели песню до конца и, разом повернувшись, согласно топая сапожищами, маршем отправились в казармы. На их выпуклых грудях сверкали медали, полученные за «аллилуйю». Таких казаков в Баязете поручик Карабанов что-то не видывал.
Стало ему на миг немножко тошно. Но Мишка Уваров, подлец, тут же подлил ему чего-то, и Карабанов, словно в сизом чаду, видел взлетающие кверху женские ноги, слышал визг бабьей песни: