– Почему только сто убитых и двести раненых?.. Вам было так уж трудно, капитан Де ла Роча, поднять эти показатели до двухсот убитых и четырехсот раненых?
– Я старался, сеньоры адмиралы.
– Ах, вы старались?.. Честное-распречестное слово?
Думм, думм, думм. В этот момент, как будто враги решили расставить все точки над i, слышатся новые залпы. Думм, думм, громыхает на баке. Взглянув туда и немного левее, гардемарин видит приближающиеся паруса другого британца, который после боя с уже сдавшимся «Нептуно» спешит принять участие в расправе над «Антильей». Чтобы ее командиру было легче оправдаться перед трибуналом. Теперь их трое: тот, что за кормой, тот, что слева (заметив появление еще одного коллеги, он приободрился и теперь меняет галсы, чтобы пристроиться поудобнее и продолжить бой), и вновь прибывший: он впереди, с подветренной стороны, и, таким образом, преграждает все возможные пути у отступлению. Фалько различает на его корпусе три желтых полосы: трехпалубник. Вот тут нам и славу поют, думает он: и «Антилье», и мне. ite, misa est[105]. И, уже без всяких комплексов бросаясь ничком на дощатый настил, чтобы укрыться, мальчик собственным телом ощущает, как врубаются в бок корабля все новые и новые ядра, сотрясая дубовые шпангоуты, отчего корпус трещит и скрипит по всей длине, как будто вот-вот рассыплется, а над палубой свистят щепки, обломки металла, превратившиеся в картечь, ядра и пули, которые крушат и убивают, рвут ванты и штаги бизань-мачты, и та начинает качаться от борта к борту – медленно, словно против воли, – а потом разламывается в десяти футах над пяртнерсом и рушится с бесконечно долгим «кррааааа» вместе в несколькими матросами и морскими пехотинцами, которые еще находились наверху, и падает в море, увлекая за собой громаду спутанных снастей, обломанных реев и клочьев парусины.
– На нос!… Всем на нос! Там абордаж!
Услышав этот крик, катящийся вдоль всей первой батареи вместе с хлопками пистолетных выстрелов и звоном холодного оружия где-то в глубине, Николас Маррахо ощущает, как вся кожа у него покрывается мурашками. И нельзя сказать, чтобы от страха, потому что теперь, после всего, что уже случилось и что происходит вокруг вот уже несколько часов, страх превратился в нечто смутное, неопределенное, его заглушили чувства более живые, которые поднимаются из самой глубины его, Николаса Маррахо, существа. Точнее это бесконечная ярость, бесконечная ненависть ко вселенной вообще и к англичанам в частности – к ним и к той суке-матери, что породила их всех. Мать-перемать-перемать, безостановочно и беззвучно шевелит барбатинец пересохшими, потрескавшимися губами; время от времени он увлажняет их грязной водой из того самого ведра, где его товарищи мочат банник, чвак, чвак, чвак, чтобы охладить канал ствола пушки, из которой они стреляют, потом откатывают, заряжают, снова подкатывают к порту и опять стреляют – раз за разом, уже отработанными движениями, повторенными за время боя столько раз, что они стали механическими, точными и почти безразличными. Думм, думм, думм, стреляет враг. Бумм-ба, бумм-ба, бумм-баа, отвечают свои пушки. Желто-черный борт английского корабля совсем близко – кажется, его можно коснуться рукой. Здесь, слева. Батарея, на которой порою все застилает дым, проникающий через порты после каждого выстрела, трещит и скрипит от качки вместе с израненным корпусом «Антильи», вибрирует от своего и чужого грохота, содрогается, когда в дубовые доски врезаются все новые ядра, гремит криками комендоров, требующих пороха или ядер, воплями раненых, хлопками мушкетов: это стрелки в перерывах между орудийными залпами высовываются и стреляют по вражеским портам. Крраа, крраа. Кровь на полу, кровь на стенах – кровь на различных стадиях свертывания, – кровь на босых ногах Маррахо и на его рваных, грязных штанах. Охрипший от криков, оглохший от пушечных выстрелов, с саднящим горлом, глазами, покрасневшими от того же самого порохового дыма, что закоптил его лицо, с блестящим от пота торсом и ободранными руками, барбатинец сражается рядом с товарищами, которых ему послали жизнь и судьба, в зловещем полумраке нижней палубы «Антильи». И, подобно им, тоже не знает, идет дело к победе или к поражению, то есть не знает, что происходит снаружи, вокруг, на палубе или где бы то ни было. Да, впрочем, ему это и ни к чему.