Гилви казалась окаменевшей статуей. С неё не срывали погоны и награды, сняли только ремень и портупею, однако выглядела она так, словно над нею надругалась вся бригада до последнего человека.
На меня она даже не посмотрела. Пребывала где-то глубоко-глубоко в себе, словно прислушиваясь к неведомым голосам.
– Гилви...
Она не повернула головы.
– Гилви! – я шагнул к ней, коснулся плеча.
– О, – бесцветно сказала она, не шевельнув бровью. – И тебя прислали.
– Прислали, – согласился я. Отпираться и утверждать, что я очутился здесь по собственной инициативе, смысла не имело.
– Зачем? – не меняя выражения лица и не шевелясь, произнесла Гилви.
– С тобой потолковать.
– Что называется, «по душам»? А о чём толковать-то, Рус? Меня арестовали по ошибке. Думаю, та стерва Пояркович решила меня оговорить. Почему-то решили, что раз на меня пришел вызов, то, ясное дело, я желаю скрыться, а сам вызов – подложный. Ну так соединились бы со штабом моей конторы, там бы Валленштейну быстро всё объяснили – кого следует арестовывать и кого нет.
Она произносила правильные слова, какие и следовало, но я не мог отделаться от мысли, что внутри у неё творится совсем иное. И что она никакая не добропорядочная сотрудница гестапо, облыжно посаженная под арест спятившим фронтовым командиром бригады.
Конечно, виновность её не доказана, напомнил я себе. Совсем не доказана. То, на что ссылается Валленштейн, и в самом деле может оказаться простым совпадением.
– Гил, мы с тобой – не люди, забыла?
– Разве такое забудешь? Всё время только об этом и думаю, – отозвалась она, по-прежнему не глядя мне в глаза.
Биоморфа в ней я чувствовал очень хорошо. Что-то бесформенное, распустившее щупальца по всем артериям, свившее гнездо в сердце, и в то же самое время – незримое, таящееся куда глубже, чем могут заглянуть наши микроскопы и прочая машинерия.
– Хотел бы я вытянуть из тебя эту тварь... – сам не знаю, отчего с губ слетела именно эта фраза.
– Хотел бы!.. А я-то уж как бы хотела!
– Давай с самого начала, Гил.
– Давай, делать-то всё равно нечего...
– Ты точно не помнишь ничего особенного в своём детстве? Юности?
– Рус, да ведь говорили уже об этом... нет, ничего не помню. Про планетку нашу я тебе рассказывала, отвратительнейшая дыра и, если б не Империя, такой бы и осталась. А я сама рабский ошейник носила. Если бы вообще выжила.
Не то. Не про то. Если прав Валленштейн, то говорю я сейчас с опытнейшим агентом-«кротом», против которого нет практически никаких улик.
Или... нет, не с «кротом» и не с правоверным солдатом секретной службы. С Гилви, которая...