— Припозднился, не успел, — отбрехался, поморщившись: разговор продолжать не хотелось — поесть бы да уйти поскорей.
Она высыпала в миску теплую еще бульбу, поставила сметану в горшке и, опустившись на лавку, сочувственно посмотрела на родственника:
— Ну и как ты теперь-то? Куда?
— Там видно будет. Спрашивали обо мне?
— А то как же! Милиция тебя ищет, Ленька. Везде ищет. Перевернул машину-то с людьми — зачем убег? Надо было пойти повиниться.
Он навалился на еду — так голодный волк, случайно забредший на подворье, торопится набить брюхо до расправы. Далекая тетка и раньше была для него не более чем предметом.
— Дядя Павел где?
— Вышел. Не знаю, спала я, — она с беспокойством провела глазами по черным стеклам окошек.
…Хозяин слышал из хлева, как скрипнула калитка, чей-то голос попросил впустить; ополоснув в корыте руки, поспешил с вилами наперевес к дому. Здесь, на отшибе, к ним захаживали нечасто, особенно в такое время суток. Осторожно заглянув в окно, он увидел перемазанного, заросшего мужика. Жена беспокойно оглядывалась по углам.
«Ленька! — сообразил наконец. — Ленька-бандит! Ховается, видать, от властей».
Леньку он за человека не считал. Отсидевший за разбой племянник, по его убеждению, бросал тень на весь род.
Так, с вилами, он и прибежал к соседу:
— Сажай, Григорьич, Нюрку на лисапед — пусть катит к участковому, да поскорей! Бандит у меня в доме, ищут его!
Через минуту четырнадцатилетняя Нюрка уже крутила педали, направляя «лисапед» к центральной усадьбе.
…Шалый тем временем, раздевшись по пояс, плескался под рукомойником в сенях.
— Вот это тебе подойдет? — заискивающе спросила Катря, появившись в дверном проеме с мужниной сорочкой.
— Мне все подойдет! Штаны да пиджак какой подыщи, и сапоги поновей!
Мысленно проклиная мужа («Куда запропастился, старый черт?!»), Катря пошла в спальню, отворила видавший виды шифоньер. Костюм у Павла был один-единственный, явно не по размеру, и было его жалко до слез. Вспомнилась ей вдруг зимняя ночь сорок третьего, когда в их дом пришли полицаи и рылись в сундуке, отбирая пригодные вещи; мать с отцом молча сидели у стены под иконами, а она, четырехлетняя тогда девочка, с любопытством разглядывала вооруженных людей в щелочку между занавесками на печи.
— Давай, давай, теть Катря! Я вернусь — новый ему куплю, мне сейчас позарез нужно.
— Когда ты вернешься-то, Леонид? Меня уж тогда, поди, на свете не будет.
— Не каркай! — Шалый подошел к шкафу, бросил на кровать полотенце и, сняв с вешалки пиджак, прикинул на себя: — В самый раз.
— А ну, повесь на место! — раздался голос хозяина от двери. Павло стоял, угрожающе выставив вилы, и зло смотрел на племянника.