— Как и ваши врачи, я думаю, что этот человек был убит вчера вечером. Но мне непонятен этот удар мечом в спину.
— Удар мечом тревожит вас больше, чем это отвратительное обезглавливание? — изумился декан.
— С вашего разрешения, в отделении головы от тела нет ничего загадочного. Жертву связали по рукам и ногам, о чем свидетельствуют полосы на запястьях и лодыжках. Затем убийца уложил голову на плаху, чурбан или на что-то в этом роде и отрубил топором. Удар был нанесен наискось: об этом говорит срез шеи. Вероятно, не хватило пространства для широкого размаха. Судя по всему, это произошло внутри колонны, в тесноте.
— И несчастный не отбивался, не кричал?
— Нет, похоже, его сперва отравили. Увы! Как всем нам известно, только обследование внутренних органов и полости рта помогло бы установить истину. Однако меч…
— А не думаете ли вы, что его сперва проткнули мечом, а уж потом отрубили голову? — высказал предположение Барбери.
— Ни в коем случае. В этом-то и странность… Проткнули его после смерти. Из раны не выступила кровь, а это значит, кровь уже не циркулировала. Мужчина уже был мертвым, и тело остыло, это точно.
— Действительно, в этом не было никакого смысла, — согласился декан.
— Не было на первый взгляд… — серьезным тоном заметил Леонардо. — Но если бы удалось узнать, что убийца хотел этим сказать, полагаю, мы приблизились бы к разгадке.
Помню, насколько поразила меня логичность рассуждения. Тогда я еще и не подозревал о прозорливости старца.
Впрочем, возможно, именно это и побудило меня последовать за Леонардо, когда у капитана и декана закончились вопросы: мне казалось непозволительным упустить случай поближе узнать этого великого человека, ум которого был сравним с его репутацией.
Я следовал в пяти шагах за ним, поднимаясь от зала раненых к залу горячечных, проходя между лежаками больных и мимо занятых своим делом братьев милосердия, не решаясь приблизиться. Оказавшись на крыльце здания, я сделал над собой усилие и заговорил:
— Мэтр…
— А! — проворчал он, не оборачиваясь. — Я вот все спрашивал себя, когда вы решитесь, молодой человек.
— Когда я…
Не замедляя шага, Леонардо оборвал меня:
— Вы эскортируете меня целый час, а до этого вы появляетесь в анатомическом театре и ничего там не делаете, о чем-то шепчетесь с капитаном полиции… Положительно, вы весьма любопытны, молодой человек.
— Простите, мэтр, я не хотел…
Он резко остановился, и я наконец смог разглядеть его как следует. Это был очень красивый старик, с тонкими, хотя и отягченными годами чертами лица, с правильным ртом, характерным волевым носом, живыми синими глазами, очень подвижными, буравившими вас из-под кустистых бровей. Эти глаза проникали в самую душу, от их взгляда невозможно было укрыться. Лоб его был высок и гладок — какая работа мысли совершалась за ним! — а волосы каскадом спадали вдоль висков, и их белизна смешивалась с волшебной белизной бороды. Он казался мне одним из библейских патриархов… Держался он прямо, был таким же высоким, как и я, и элегантная одежда шафрановых оттенков под подбитым мехом плащом сидела на нем как влитая. Должен признаться: величественная осанка, свойственные этому гениальному человеку мудрость и прозорливость парализовали меня.