Девица продолжала:
— Это великолепная поэма! Все умирает и все такое. Прелестно! Это настоящая... настоящая...
— Я чувствую это! — восклицал он.
Мне внезапно захотелось, чтобы он поскорее перестал чувствовать.
— Я чувствую это! — вопил он, словно в трансе. — И достигну бессмертия, пусть даже на мгновение!
Мы с Эллен посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Мне было здесь как-то не по себе. В подобных местах я почти физически ощущаю, как меня покидает присутствие духа.
И тут я увидел Наварро.
До сих пор он стоял в проходе в «зрительный зал» вне поля моего зрения. Но теперь он передвинулся ближе к выходу, стоя спиной ко мне, и я заметил, что он беседует с широкоплечим приземистым мужчиной с черными усами и короткой бородкой. Усы были густые и лохматые и изгибались вниз, сливаясь в одно целое с бородой. Он пристально глядел на Наварро, сдвинув на переносице густые брови, похожие на два черных скрученных обрывка веревки.
Я зажег сигарету в своем длинном мундштуке, убедился, что берет полностью прикрывает мои белые волосы, и взял Эллен за руку. Мы пошли налево, будто разглядывая рисунки.
Спина Наварро все еще была видна мне, когда Эллен внезапно дернула меня за руку.
— Что это может быть? — спросила она.
— А? — я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она стояла, уставившись на картину на стене. По всей вероятности, здесь было самое почетное место. Вокруг картины было много свободного места, тогда как другие рисунки почти налезали друг на друга. Картина изображала сваренное всмятку яйцо, столкнувшееся с осьминогом. Конечно, я могу и ошибаться. Все, что я знаю об искусстве, это то, что мне нравятся календари, которые висят в гаражах.
— По-моему, я знаю, что это такое, — сказала Эллен.
— Это собирательный образ: он изображает все, что ты захочешь, чтобы он изображал. Красота, видишь ли, должна ощущаться самим глазом зрителя. Как заноза, ты понимаешь меня?
— Нет, серьезно, мне кажется, что это солнце восходит над чем-то зеленым и липучим.
Я быстро взглянул на Наварро, который продолжал стоять в проходе, и обернулся к Эллен.
— Моя дорогая, ты должна пройти курс истинного восприятия искусства. Это, несомненно, портрет яичницы, которую снесла курица. Но только в четвертом измерении. Ты не замечаешь этого только потому, что твои глаза не находятся в четвертом измерении.
Она улыбнулась.
— Понятно! Теперь я чувствую это!
Неизвестно, в какие дебри искусства мы бы забрались, к каким головокружительным вершинам понимания истинной красоты воспарили бы, если бы я не заметил, что Наварро направляется прямо к нам. Бородач следовал за ним по пятам.