Его что, каждый день теперь печатают? Не читал!" После этого включится отец: «Я не считаю правильным, что он так резко выступает против премьер-министра!» А мама произнесет фразу, из которой неясно будет, кого она считает правым — премьер-министра, моего отца или Джеляля: «Даже если ты не разделяешь чье-то мнение, уважай личность другого человека». Осмелевшая от такого неопределенного высказывания, в разговор вступит тетя Сузан: «Своими рассуждениями о бессмертии, безбожии и табаке он напоминает мне французов!» — и продолжит развивать тему сигарет и табака. Эсма-ханым, которая так и не решила, на сколько персон накрывать стол, стелет скатерть, как большую свежую простыню на постель — держит за один край и, взмахнув над столом, не выпуская сигарету изо рта, наблюдает, как удачно опускается противоположный край; потом я услышу, как снова вспыхивает спор между Эсмой-ханым и дядей Мелихом: «Эсма-ханым, ведь сигареты обостряют твою астму!» — «Если сигареты обостряют астму, то сначала ты, Мелих-бей, брось курить!» При этих словах я выйду из комнаты. На кухне среди теста и брынзы, в чаду разогретого масла, как волшебница, нагревшая котел для приготовления чудесного эликсира (волосы повязаны платком, чтобы на них не попало масло), тетя Хале печет пирожки; чтобы заслужить мое особое внимание, любовь, а может, и поцелуй, она быстро, как взятку — «Никому не говори!» — сунет мне в рот пышущий жаром пирожок и спросит: «Горячий?» А у меня от ожога на глазях выступят слезы, и я даже не смогу ей ответить: «Очень!» Из кухни я пойду в комнату, где проводили бессонные ночи Дедушка и Бабушка в обнимку с голубым одеялом, на котором Бабушка учила нас с Рюйей арифметике, чтению и рисованию; после их смерти сюда перебрался Васыф со своими любимыми японскими рыбками. В комнате я увижу Васыфа и Рюйю, они вместе будут любоваться рыбками или рассматривать коллекцию вырезок Васыфа из газет и журналов. Я присоединюсь к ним, и первые минуты, как бы для того, чтобы не было заметно, что Васыф глухонемой, мы с Рюйей будем молчать, а потом, совсем как в детстве, языком жестов, который мы для себя придумали, представим Васыфу сцену из старого фильма, недавно показанного по телевизору, или опять изобразим сцену из «Призрака в опере», всякий раз приводившую Васыфа в волнение. А потом понятливый Васыф отвернется от нас и подойдет к своим любимым рыбкам; мы с Рюйей посмотрим друг на друга — я не видел тебя с утра, мы не разговаривали со вчерашнего вечера, я спрошу: «Как ты?» — «Ничего, нормально!» — как всегда ответишь ты, и я сосредоточенно буду думать, не кроется ли что-нибудь этакое в твоих словах, а чтобы скрыть тщетность моих раздумий, спрошу: «Чем ты сегодня занималась? Что ты делала сегодня, Рюйя?» — будто не знаю, что ты так и не начала переводить детектив, как собиралась, что ты клюешь носом, переворачивая страницы старых полицейских романов, ни один из которых я так и не смог осилить. Тетя Хале открыла дверь: