С тех пор прошло восемнадцать лет. В этот вечер Галип шагал под редким мокрым снегом, вдыхая воздух, загрязненный выхлопными газами и сажей из труб, пахнущий серой, углем и пылью; в восемь часов ставни почти всех лавок были закрыты, продолжали торговать только цветочник, бакалейщик и Алааддин; увидев знакомые огни, Галип остро ощутил, что с этим домом его связывают не просто восемнадцать лет воспоминаний. Ширина улицы, название дома, его местоположение не имели никакого значения: просто семья живет в этих квартирах с незапамятных времен. Войдя в подъезд со стойким запахом (в статье, вызвавшей в очередной раз гнев семьи, Джеляль вывел такую формулу: помесь запахов коридора, мокрого камня, плесени, разогретого оливкового масла и лука), Галип заторопился: хотелось скорее попасть туда, внутрь, в знакомую обстановку; так читатель привычно и нетерпеливо перелистывает страницы, перечитывая много раз прочитанную книгу.
Поскольку уже восемь, я увижу дядю Мелиха, сидящего в старом Дедушкином кресле; дядя Мелих принес с верхнего этажа газеты: он скажет, что не успел их прочитать, или произнесет многозначительно: «Известие, прочитанное на нижнем этаже, порой приобретает другой смысл, будучи прочитанным на верхнем», а может, просто пробурчит: «Просмотрю еще разок, пока Васыф не изрезал». Я услышу, как дядя Мелих, не в силах остановить несчастную тапочку, трясущуюся на кончике его беспрерывно качающейся ноги, скажет с горечью, как во времена моего детства: «Какая тоска, надо что-то делать, ох, какая тоска, надо что-то делать!» А Эсма-ханым, которую тетя Хале прогнала с кухни, чтобы спокойно, без помех, испечь пирожки, будет накрывать на стол; держа в зубах сигарету без фильтра «Бафра», которая никак не заменяет старый добрый «Ени харман», она задаст вопрос, на который будто бы не знает ответа, или другие знают ответ, которого она не знает: «Сколько нас сегодня?» Тетя Сузан и дядя Мелих, сидящие, как бывало Бабушка с Дедушкой, напротив моих родителей по обе стороны радиоприемника, некоторое время помолчат, а потом тетя Сузан, повернувшись к Эсме-ханым, спросит с надеждой: «Джеляль сегодня придет, Эсма-ханым?» Дядя Мелих привычно скажет: «Он никогда не образумится, никогда!»; отец же мой, с удовольствием и гордостью оттого, что может противоречить дяде Мелиху и что его считают более уравновешенным и серьезным, хоть он и младше, радостно похвалит одну из последних статей Джеляля. Защитив таким образом племянника, Отец переключится на меня: демонстрируя передо мной свою осведомленность, он произнесет в адрес Джеляля несколько одобрительных слов, над которыми первым, если бы слышал, поиздевался бы сам Джеляль, а потом выскажет «конструктивную» критику по поводу прочитанной статьи, затрагивающей жизненно важную для страны проблему, а Мама (мама, хоть ты не вмешивайся), кивая (так как она тоже считала своим долгом оберегать Джеляля от гнева дяди Мелиха, вставляя слова вроде: "Вообще-то он хороший, но… "), присоединится к отцу; я не сдержусь и, хотя прекрасно знаю, что они не наслаждаются статьями Джеляля, как я, не понимают и не могут понять того смысла в его статьях, который нахожу я, задам бесполезный вопрос: «А вы читали его сегодняшнюю статью?» В ответ я услышу, как дядя Мелих, у которого газета открыта как раз на той странице, где напечатана статья Джеляля, скажет: "Какой сегодня день?