Свободной рукой мужчина разорвал платье донизу, и погладил бедро. Его пальцы ощутили шелковистую, нежную кожу. Рука скользнула вниз, и девушка почувствовала, как дрожь побежала по телу, однако не вскрикнула и не заплакала, не стала умолять остановиться. Прерывающимся голосом она пробормотала:
– Матерь Божья, молись за нас, грешных, сейчас и в час кончины.
На Адриана слова молитвы подействовали, словно удар кинжала. Он хотел закрыть ей рот поцелуем, чтобы девушка замолчала и не будила спящую совесть, но было поздно. Теперь, глядя на ее лицо, рыцарь видел лишь черты скорбящей Девы Марии, любящей и всепрощающей матери, молящейся за грехи неблагодарных людей, просящей за них перед Богом.
Хотя тело и душу сжигал огонь, который способна погасить лишь Мериэль, Адриан не мог продолжать. Он ясно понял, что насилие – непростительный грех, оно уничтожит ту часть его души, которая отличалась человеколюбием, порядочностью, и отбросит его прямиком в ад, лишив надежды на прощение и любовь.
Дрожа, Адриан отпустил узницу и встал.
– Господи, – задыхаясь, проговорил он. – Господи, помоги мне!
Однако слова не могли успокоить его бешенство. Он резко повернулся, схватил изголовье кровати и с силой ударил его о каменную стену. Мышцы буквально звенели от напряжения, а душа трепетала от возбуждения. Изголовье разлетелось на куски, а железные прутья погнулись. Кровать с треском упала, блестящие шарики рассыпались по полу.
Это несколько облегчило его состояние, но для разрядки явно было недостаточно. Адриан взглянул на Мериэль, смотревшую на него широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас.
– Прости меня, – прошептал он, – прости меня, мой маленький сокол.
С этими словами Уорфилд, шатаясь, вышел, захлопнув за собой дверь. По плану, составленному на день, он намеревался поупражняться во внутреннем дворе, проверяя искусство владения мечом своих рыцарей, но сейчас не мог заниматься этим. В теперешнем состоянии он мог кого-нибудь убить.
Молиться за успокоение души бесполезно. Только действие могло смягчить его муки, поэтому, почти ничего не видя, Уорфилд направился к конюшням. Слуги, бросив один единственный взгляд на лицо хозяина, искаженное яростью, спешили убраться с дороги.
Оседлав Гедеона, Адриан выехал из конюшни, едва сдерживаясь, чтобы с ходу не пустить коня галопом – во внутреннем дворе находилось слишком много людей. Выехав за пределы замка и миновав деревню, он отпустил поводья и направил коня на север. Скакун как будто вторил хозяину, заразившись его сумасшествием.