Молчание между ними стало еще напряженнее от музыки Телетузы, ее ритм казался исполненным боли и страсти.
— Ловить в клетки птиц было всегда любимым занятием греков. — Берри коснулся ее волос. — И они всегда любили дикий мед.
— Так ты определяешь мой брак? — Пульс на ее шее бешено бился.
— Ты несчастлива с этим человеком. Я знаю! Я видел твои глаза, они мерцают, как сапфиры, когда ты счастлива.
— Счастье — это не вся жизнь, Берри.
— Так же, как и вино, и песни, и любовь, — Он взял ее за подбородок и грубо добавил:
— Слезы и поцелуи сделали тебя еще прекраснее, чем я помню. Что у тебя с этим мрачным греком — любовь или ненависть?
— Я могу сказать только, что он стоит между тобой и мной, Берри. Я принадлежу ему. Он мой муж.
— А знала ли ты хоть одно счастливое мгновение с тех пор, как он стал твоим мужем? — Голос его резал слух.
— Да… ты кажешься потрясенным, Берри, как будто это совершенно невозможно. — Она рассмеялась, и в смехе ее чувствовалась нотка горечи. — Он не чудовище. Поль умеет заставить женщину чувствовать себя… почти богиней в его объятиях.
— И что же, ты вышла за него ради секса? — пальцы Берри больно ухватили ее за руки. — Поцелуи Аполлона?
Ее глаза закрылись от причиняемой им боли, и от физической, и от внутренней, вызываемой сознанием, что она не может рассказать ему правду о своем замужестве. Любовь к семье — глупость, он сказал это ей давно. И ты должна вырвать ее из своего сердца, иначе она тебе дорого обойдется. Он мог так говорить, ведь у него не было семьи, он вырос в приюте. Дядя Мартин и Дуглас были ее семьей с раннего детства.
— Нам надо идти в зал, — сказала Домини, снова чувствуя страх, боясь рассердить своего такого непонятного ей мужа. — Музыка уже не играет, зрители аплодируют.
Она попыталась вырваться, но он крепко держал ее на расстоянии нескольких дюймов от своих губ.
— Сначала поцелуй меня, Домини, — заявил он. — Обстоятельства дают мне право на такой штраф.
— Нет, Берри… — сердце ее билось в горле, она пугалась каждого шороха, каждой тени, с каждой секундой, проведенной с ним, ее беспокойство усиливалось. — Ты будешь на вечере завтра. Тогда мы увидимся и потанцуем.
— Домини, дурочка. — Его низкий смех и теплое дыхание коснулись ее лица. — Мы с тобой никогда не сможем стать друзьями… нам предназначено быть гораздо ближе друг другу.
— Что было предназначено раньше, теперь не имеет значения, — с отчаянием воскликнула Домини. — Мы не похожи на тех невинных детей, которые ухаживали друг за другом на киле перевернутой лодки на пляже Найтли. Девочки с «конским хвостиком» и беззаботным взглядом больше не существует… разве ты не видишь этого? Вместо нее существует Домини Стефанос.