Берлин, май 1945 (Ржевская) - страница 188

Он был вдрызг измочален, психовал, чего с ним ни в каких передрягах не случалось.

– А ведь посылать-то некого, – сказал майор.

Ни один разведчик не вернулся с задания. Но кому-то надо пробраться в Ржев, на кладбище, зажечь лампадку – знак для тех, кто должен заступить на смену выбывшим.

– Этим ребятам цены не было, – строго сказал майор. – И замены им нет. – Он пнул носком сапога дверь и вышел.


* * *

А на крыльце у нас хозяйка прогоняла Дусю. Ее широкая спина в домотканой оранжевой кофте гнулась над синим комочком в форме железнодорожницы.

Подняв к ней голову, Дуся отмахивалась, как от мухи:

– Не, я сперва кости в твоей баньке попарю.

– В избу и не вздумай соваться. Не пущу!

– Я и не хожу, вот чума! Видала? – призвала она меня. – Я б ей десять рублей заплатила, истинный господь, не пожалела бы последние, только б отстала.

– Куда ж ей идти? – вступилась я. – Ей в Ржев надо, к сыну.

– С нас спрашивают, чтоб чужих не пускать.

– Что богаче, то жадней, – сказала Дуся, и голубые глаза ее заблестели. – Она небось нищему куска хлеба не подала. А мне не надо. День прошел, и ладно. О-ой! Я еще таких людей не видела. А еще к социализьму дойти хотели с такими-то, господи боже мой! Э-эх! Я не вру.

Хозяйка прыснула и, прикрывая ладошкой рот, ушла в сенцы.

– А бабка-то бедовая, – сказала Дуся. – С такой не задремлешь.

Но тут еще раз выглянуло из двери посерьезневшее лицо хозяйки, и она посулила черство:

– Заградчиков позову. А там как знаете. Пусть глядят сами.

– Зови, зови, чума! – грубым голосом сказала Дуся и сунула руку в ворот нательной рубашки, достала что-то увернутое в тряпку, размотала.

– Глядите все! – привстав на коленях, потрясла она паспортом. – Вся моя личность тут. А не прописан – так я от брата с невесткой совсем откачнулась. Я и так у них пожила. Сколько ж еще. Сынок у меня озорной, а невестка его все: пащенок да пащенок. Это Сергунчика мово. Без отца я его родила. Так что ж? Мне даже еще лучше. Учли мое слабое положение – в детский дом определили…

Она поерзала молча, скатилась с крыльца и, поминутно озираясь, цепляя короткими ногами бурьян, пошла за избу – от беды подальше.

А то отгонят ее заградчики в тыл. Она там, в тишине, с ума спятит. В грохоте пальбы, под бомбами, на пожарищах она вроде бы долю держит в смертельных усилиях за Ржев.


* * *

Вернулся с задания разведчик Пыриков. Доложился майору. Потом сбросил выданную ему гражданскую одежду, ополоснулся, сбрил щетину, поел и, покуривая, ожидал меня.

Мы уселись на бревнах позади дома, лопух цеплялся за голенища наших сапог. Из леса тревожно тянуло прелью, так пахло когда-то в той, другой жизни, где не было войны, а «Иван-да-Марья» ходили в школу.