Решительным шагом витязь направился в замок, сворачивая к покоям жены. Только на втором повороте его обогнала Жива, помчавшаяся хлопотать по хозяйству.
Оставшийся один во дворе, Ящер подогнул сразу все четыре ноги и упал на камни, встав с них уже бурым конем. Отряхнувшись как собака, конь сам потрусил к распахнутым настежь дверям конюшни.
* * *
Когда громовой рык возвестил о появлении Перуна, Дива сидела у окна и вышивала мужу рубашку. Увидев огромного зверя, снижающегося во двор, она встала было, чтобы идти, но ноги подогнулись, и она без сил опустилась на лавку. Вбежавшая служанка что-то спросила — Дива только покачала головой, даже не расслышав ее слов.
С той осенней ночи Перун являлся еще пять раз — первый раз через месяц, когда младшим близнецам исполнилось два года. Он так бережно взял детей на руки, что они даже не проснулись. В эти мгновения у него было такое лицо, что Дива чуть не плакала — казалось, витязя сжигает какая-то тревога и боль, как будто скоро ему предстояла разлука с детьми. Его даже не обрадовала весть о том, что Дива, скорее всего, в третий раз тяжела от него. Сейчас шел уже шестой месяц, но на первый беглый взгляд казалось, что женщина просто пополнела. Впрочем, Перун знал об этом — он даже пытался послушать, как шевелится внутри ребенок. По его словам выходило, что надо опять ждать двойни, но Дива ему не верила.
Он вошел неожиданно и замер на пороге, во все глаза глядя на жену. Дива поднялась, прижимая руки к груди. Рубаха сползла с ее коленей на пол.
— А я… я вот хотела для тебя подарок, — вымолвила она. — Не успела…
— А я думал — больна, — коротко сказал Перун, приваливаясь к косяку. — Ты — как? Здорова?
— Да…
— И хорошо, — Он опять выпрямился и скинул на пол плащ — как всегда ночами во время коротких встреч. — Я устал — сейчас в баню, грязь смыть, а потом — к столу. Позже все расскажешь!
И он вышел, жестом предложив ей следовать за собой. Он вел себя так, словно не было тех ночей. Дива сжала кулаки и отправилась за ним.
В бане, пока она оттирала его черное от загара тело, сплошь состоящее из могучих мускулов, он все время что-то говорил, расписывая свои похождения. Во время ночных визитов о них он не обмолвился ни словом, и сейчас Дива принимала его словоохотливость как должное. Она не обращала внимания на то, что он не давал ей вставить слово даже потом, во время ужина, когда ему внимали уже отец, мать, брат и сестра. Жива больше слушала из-за Даждя — все в замке успели понять, что брошенная своим якобы женихом Велесом девушка сохнет по Даждю, своему родному брату. Это обсуждали все, забывая, что и Марена Даждю сестра. Что до Смаргла, то он жадно, как дитя, впитывал слова брата — младший Сварожич, несмотря на возраст, мало и ненадолго покидал северные земли. Сердце его плакало и пело, когда он слышал о дальних землях и приключениях.