— Нам не дают работать против больших денег, — уточнил Гринев.
Действительно, все так и было. Раскрыли и разборочные убийства, когда казахская и брянская группировки делили рынок в Полесске. Раскрутили убийство Буряка — авторитетнейшего в области человека. Героя соцтруда, директора крупнейшего комбината. Тогда шум стоял до небес, говорили о выгоде оргпреступности государству. А выяснилось, заказала директора собственная дочь, которая имела свои претензии на семейное имущество. И убийство пятерых человек, которых забили как свиней за тридцать килограмм янтаря, тоже раскрыли. А табачные дела зависали. И дело не в том, что не было подозреваемых, не с кем работать. Наоборот. Слишком много желающих пустить друг другу кровь. Такой бизнес — бесконечная война. Каждый желает смерти каждого. У серьезного табачного деляги найдется не один мотив для того, чтобы грохнуть любого другого такого же делягу.
В кабинет постучали. Зашел седой оперативник из «убойного» отдела.
— Привезли, — сообщил он.
— Не возмущалась? — спросил Ушаков.
— Попыталась. Но быстро успокоилась.
— Ладно. Веди сюда… Оперативник вышел.
— Слушай, Гринев, — обратился начальник уголовного розыска к своему заместителю. — Мне с дамой, пожалуй, с глазу на глаз стоит перетолковать.
— Ну да. Как с придурками из УБОПа — тут без меня труба. А как с дамами — тут рылом не вышел, — усмехнулся Гринев.
— Да уж, поручик Ржевский, манеры надо оттачивать, — кивнул Ушаков.
— Хорошо. Пойду оттачивать… Если ее за шкирку нужно тряхнуть — зови.
— Всенепременно.
Ушаков надеялся, что трясти эту женщину за шкирку не придется… Хотя наверняка захочется.
Она вошла в кабинет, сдержанно поздоровалась и скромно примостилась на краешке стула.
Начальник уголовного розыска был большим любителем, одно время даже знатоком женского пола, поэтому сразу оценил ее грацию, незаурядные внешние данные и тот легкий налет шлюшничества, который не позволяет зачислить женщину в это племя, но достаточен, чтобы в душе мужчины что-то томно заныло.
— Приношу вам соболезнования, — сказал он.
— Спасибо, — кивнула, стараясь придать себе скорбное достоинство, Инесса Глушко и коснулась пальцем лица, будто смахивая так и не навернувшуюся слезу. — Ваш сотрудник очень настойчиво меня приглашал к вам… Я прямо подумала, что он наденет на меня наручники.
— Это недоразумение, — произнес Ушаков. — Я просто попросил вас приехать, переговорить, поскольку все мы заинтересованы в одном — чтобы убийцы вашего мужа были изобличены.
Она кивнула.
В ее скромности и покорности, в строгом черном платье было что-то насквозь фальшивое. Она походила сейчас на монашку, которую сослали в монастырь по приговору суда за разгульный образ жизни.