— Я тоже. — Левинский продолжал простреливать взглядом убегавшую вниз дорогу. — Они должны жить, — проговорил он. — Они не должны подохнуть. Ты знаешь, почему?
— Могу себе представить. Ты считаешь, это будет самым несправедливым?
— Да. Если они издохнут, уже на другой день их забудут. А если нет…
«Если нет, они станут для лагеря примером, символом каких-то перемен», — подумал Левинский. Он об этом только подумал, но не сказал вслух.
— Нам это нужно, — произнес он взамен. — Именно сейчас.
Гольдштейн кивнул.
Санитары шли вперед в направлении Малого лагеря. На небе разливалась дикая вечерняя заря. Она освещала правый ряд бараков трудового лагеря; левый ряд находился в глубокой тени. Лица стоявших перед окнами и дверьми теневой стороны были как всегда бледными и смазанными, а на противоположной стороне буйствовал свет, как бурный обвал жизни, словно одолженной у кого-то взаймы. Санитары прошли сквозь гущу света. Он падал на носилки, на два перемазанных грязью и кровью тела, казалось, что не просто тащат двух избитых узников, а происходит прямо-таки триумфальное шествие, хотя и жалкое. Они выстояли. Они еще дышали. Они не дали себя победить.
Бергер хлопотал над ними. Лебенталь сварганил суп из брюквы. Им дали выпить воды, после чего в полузабытьи они снова погрузились в сон. Затем Пятьсот девятый вдруг почувствовал, как медленно отступавшее окоченение ладони сменилось ощущением тепла. Мимолетное робкое воспоминание. Откуда-то издалека. Тепло. Он открыл глаза.
Овчарка лизала ему руку.
— Воды, — прошептал Пятьсот девятый.
Бергер помазал ему йодом ободранные суставы. Он поднял глаза, взял миску с супом и поднес ее ко рту Пятьсот девятого.
— Вот, пей.
Пятьсот девятый стал пить.
— Что с Бухером? — мучительно спросил он.
— Он лежит рядом с тобой.
Пятьсот девятый попробовал задать еще вопрос.
— Он жив, — сказал Бергер. — Отдохни.
На перекличку их пришлось выносить и положить вместе с больными, которые больше не могли ходить, на землю перед бараком. Стемнело, но небо было ясное.
Начальник блока Больте провел перекличку. Он внимательно посмотрел на лица Пятьсот девятого и Бухера, как разглядывают раздавленных насекомых.
— Оба — мертвые, — сказал он. — Чего ради они лежат здесь вместе с больными?
— Они не мертвые, господин шарфюрер.
— Еще нет, — добавил староста блока Хандке.
— Значит, завтра они «вылетят в трубу». Можно отдать голову на отсечение.
Больте быстро ушел. У него были деньги, и он решил сгонять партию в карты.
— Разойдись! — прокричали начальники блоков. — Кому идти за едой, шаг вперед!