— Давай, — сказал кто-то из толпы шагавшему сзади санитару. — Я помогу нести. Так будет лучше.
Он взялся за одну из ручек носилок. Подошел еще один и вцепился во вторую переднюю ручку. Вскоре каждую пару носилок тащили четыре узника. В этом не было необходимости, ведь Пятьсот девятый и Бухер весили немного. Однако узники, которые в данный момент оказались свободными, обязательно хотели что-нибудь для них сделать. Они тащили носилки, словно те были из стекла, а обгоняя их, словно на крыльях, бежала весть: живыми возвращаются те двое, что отказались выполнить приказ… Двое из Малого лагеря. Двое из бараков умирающих мусульман. Неслыханно. Никто не знал, что этим они были обязаны лишь сиюминутной прихоти Нойбауэра. Впрочем, это было не так уж важно. Важно было лишь то, что они отказались и вернулись живыми.
Левинский стоял перед тринадцатым бараком задолго до того, как появились люди с носилками.
— Неужели это правда? — спрашивал он уже издалека.
— Да. Ведь это они. Или нет?
Левинский подошел ближе и наклонился над носилками.
— Мне кажется, да, тот самый, с которым я разговаривал. А остальные четверо умерли?
— В бункере были только эти двое. Писарь говорит, что остальные ушли. А эти нет. Они отказались.
Левинский медленно выпрямился. Рядом он увидел Гольдштейна.
— Отказались. Ты мог бы себе такое представить?
— Нет. Только не в отношении людей из Малого лагеря.
— Я о другом. Я имею в виду, что их снова выпустили.
Гольдштейн и Левинский удивленно смотрели друг на друга. К ним подошел Мюнцер.
— Видимо, тысячелетние братья помягчели, — сказал он.
— Что? — Левинский обернулся. Мюнцер высказал именно то, что думали он и Гольдштейн. — Как это тебе пришло в голову?
— Указание от самого старика, — сказал Мюнцер. — Вебер хотел их повесить.
— Откуда тебе известно?
— Рыжий писарь рассказал. Он это слышал. — Левинский мгновение помолчал, потом обратился к невысокому седому человеку:
— Сходи к Вернеру, — прошептал он. — Скажи ему, тот, который хотел, чтобы мы об этом не забыли, тоже здесь.
Человек кивнул и двинулся, прижимаясь к бараку. Между тем люди, которые тащили носилки, продолжали свой путь. Все больше узников выходили из дверей. Некоторые испуганно подходили к носилкам, чтобы посмотреть на оба тела. Когда у Пятьсот девятого свесилась рука, два человека подскочили и осторожно поправили ее.
Левинский и Гольдштейн окинули взглядом пространство сзади носилок.
— Всеобщий энтузиазм по отношению к двум живым трупам, которые просто так взяли да отказались, а? — заметил Гольдштейн.
— Уж никак не ожидал от того, кто сидит в отделении для издыхающих.