Мы сидели у окна и курили. Над крышами рдел ба» гряньш закат.
– Хорошо у тебя, Пат, – сказал я. – По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете.
Она улыбнулась:
– Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда.
– Когда же это?
– Когда болела.
– Ну, это другое дело. А что с тобой было?
– Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато.
Я кивнул:
– Сколько же ты пролежала? Подумав, она ответила:
– Около года. – Так долго! – Я внимательно посмотрел на нее.
– Всё это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он всё время думал: какое это счастье – жить. И в сравнении с этим счастьем всё казалось ему незначительным.
– Ты всё правильно запомнила, – сказал я.
– Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек.
– Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.
– А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива.
– Это не поверхностность; это высшая философия.
– Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.
– Я тоже.
– Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка.
– Я так и думал, – сказал я.
– Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но я всегда откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет ли – все равно. Так я и поступила.
Мне стало смешно:
– Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица?
– А как же? Все говорили мне, что всё это бесконечно легкомысленно, что надо экономить жалкие гроши. оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко и радостно, ничем не связывать себя и делать, что захочу. Такое желание пришло после смерти матери и моей долгой болезни.
– Есть у тебя братья или сёстры?
Она отрицательно покачала головой.
– Я так и думал.
– И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно?
– Нет, мужественно.
– При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь, как мне иногда бывало страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и всё-таки не уходит с него.