Она молчит и что-то чертит на песке — как раз в том месте, где несколько дней назад мой лейтенант выписывал цифры. Потом замечает:
— Значит, мы с вами — одного поля ягода.
— В каком смысле?
— В смысле рухнувших надежд. Не знаю, какие именно цели были у вас в жизни, но оказывается, что мы с вами — оба неудачники.
— Не слишком ли рано причислять себя к потерпевшим крушение… Вы еще так молоды.
— Молода? Для чего? Чтобы стать супругой и матерью? Или чтобы стать певицей?
— Но вы и так певица.
— Да. Солистка в кабаре мистера Дрейка. А вы представьте себе, что я мечтала о чем-то большем… жила надеждами на большую эстраду… Что выступать перед полупьяными самцами в «Еве» для меня — не предел мечтаний…
— Мечтала о мировой славе… — добавляю я в тон.
— Может, и не о мировой славе… хотя кто о ней не мечтает в глубине души… но о чистой, осмысленной жизни… осмысленной благодаря искусству, а не чеку в конце месяца…
— А почему вы считаете, что все другие двери перед вами закрыты?
— Что тут считать… Я это знаю. Убедилась на опыте. И не раз. И руками, и кулаками, и головой стучала в закрытые двери театров, мюзик-холлов, к разным импрессарио…
— Упорствовать надо до конца, — замечаю я. — А упорства у вас, по-моему, хватает.
— У вас тоже. Но ведь и вы от чего-то отказались, от какой-то мечты, от какой-то цели. Не знаю какой, но отказались! А что же делать мне? Всюду слышишь одно и то же: «В наше время, милочка, становятся звездами в семнадцать лет, вы поздно спохватились!» А мне было семнадцать лет ровно десять лет назад; и девять из них я потратила на хождение по приемным и стучание в двери… И даже когда начала работать в разных заведениях в Сохо, все равно ходила и стучала, именно потому, что, как вы заметили, упрямства у меня хватает…
— Может, нужен собственный репертуар… — говорю я, чтобы что-нибудь сказать.
— У меня есть репертуар! — заявляет Линда с той же горячностью, с какой недавно говорила: «Хочу на пляж!» — Вы слышали мои песни. Все это — мой репертуар.
— И та песня, для которой вы избрали своей жертвой меня?
— Вы ее не заслуживаете. Но что мне было делать, если в зале сидели одни старики.
Она умолкает, словно забыв, что хотела сказать дальше. Потом продолжает все так же горячо:
— Да, и та песня — тоже! И все они написаны специально для меня! Очень талантливым композитором. Исключительно талантливым.
Линда делает новую паузу и уже усталым тоном договаривает:
— Но этот мой репертуар устарел. Сейчас поют другие песни.
— Заставьте вашего композитора написать новые песни. Он в вас, наверное, безумно влюблен.