Показала зубки, кокетливо закатила глаза и под руку с Бернаром исчезла за поворотом дорожки. Стройная, элегантная, на редкость привлекательная в своем мужском костюме. Может, и не жучка совсем?
– Да, у нашей кузины непростой характер, – Анри сочувственно взглянул на бледную Мадлену, дружески кивнул щеголеватому мужчине, вздохнул и обернулся к Бурову: – Знакомьтесь, князь. Это наш средний брат…
– Луи, – мужчина по-простому подал тонкую ухоженную руку, и в глазах его, умных и насмешливых, промелькнула искра уважения. – Наслышан о вас, князь, наслышан. Своей лопатой вы зарыли все сомнения в человеческой порядочности.
Он замолк, поклонился и негромко, без всякого перехода, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Господа, хорошо бы выпить. Вы не находите?
Судорожно сглотнул и кинул быстрый взгляд в сторону кофейного домика. Чувствовалось, что выпить он был не дурак.
– Я, господа, пас, – Анри разом, как бы вспомнив что-то, помрачнел, вытащил лукообразные, в стразах, часы. – У меня есть еще дела, требующие ясной головы и твердой кисти. – Он инстинктивно тронул эфес шпаги и гибко поклонился. – Так что увольте. А с вами, князь, мы продолжим наши игры завтра.
На мгновение он принял боевую стойку, залихватски подмигнул и, резко развернувшись, зашагал по дорожке. Только хрустел песок под красными каблуками да подрагивала шпага, подвешенная горизонтально, на испанский манер.
– Опять братец пошел кого-то укладывать в ящик, – Луи посмотрел ему вслед, усмехнулся, снова сглотнул. – Ну так что, господа, мы идем?
Пошли. Внутри кофейный домик напоминал венецианское казино – зеркальные стены и потолок роскошные гирлянды, серебряные канделябры, множество книг, двусмысленное, одним движением потайного рычага превращающееся в постель канапе. Некоторым диссонансом игривой обстановке являлось полотно кисти Бургиньона <Французский батальный художник XVII века.>, однако же вид крови, разящей стали и умирающих бойцов щедро компенсировался фривольными эстампами, разложенными на секретере. В целом, однако, здесь царила атмосфера неги, праздности и радушия. Лакей-дворецкий был предупредителен, приборы – севрского фарфора и серебра, кофе мокко – ароматен и уж явно не экстрагирован. Правда, наслаждался им один Буров – Мадлена с братцем налегали на бургундское и токайское, видимо, для снятия душевного дискомфорта. Потом им был подан пунш с шампанским, и Луи после него загрустил:
– Гадость, отрава, виноградный сок. Водки хочу. Нашей, на смородиновых почках. Можно перцовой или, на худой конец, калганной. И не под трюфели эти поганые – под рыжики. Не свинья ведь чай.