— Этого я не знаю. Но мне иногда казалось, что он — дьявол во плоти. И поднялся сюда из преисподней, смущать прихожан. Здесь добрый был приход, люди замечательные. А сейчас все наперекосяк пошло, — он как-то криво усмехнулся.
Интересно, а он верит в ад и рай? И в дьявола? Ну наверное, подумала я, раз в Бога верит, значит, и в дьявола должен.
— А вы что, в преисподнюю верите? — спросил Синцов, будто прочитав мои мысли.
Священник пристально посмотрел на него. Вот сейчас, когда он не улыбался, а был серьезен, он выглядел на свои тридцать два. Это озорная улыбка его так молодила.
— Это вопрос терминологический, — Ответил он. — Вы же верите в суд, Уголовный кодекс и тюрьму?
— Ну-у… — протянул Синцов.
— Ну, по крайней мере, верите, что эти институты существуют, а?-Да, конечно.
— Но ведь в основе каждой правовой нормы лежит моральная норма, так? И все правовые запреты — «не убий», «не укради» — и так далее, — прежде всего нравственные запреты, так?
— Наверное, — пожал плечами Синцов.
— И десять заповедей — это аналог Уголовного кодекса, так?
— Вы хотите сказать, что тюрьма — это аналог преисподней?
— Примерно. Геенна огненная — это кара, которая ждет нарушителей нравственного закона. Тюрьма — кара для нарушителей закона писаного, что, по сути, тоже есть закон нравственный. Тот, кто не верит в Бога, полагает, что избежит преисподней. Тот, кто не верит в закон, полагает, что избежит тюрьмы. Но мы отвлеклись.
Я бы с удовольствием еще поговорила со священником. Но он пристально смотрел на книгу, которую я держала в руке, — потрепанную Библию, и я показала ее отцу Шандору. Он протянул было руку, но тут же отдернул.
— Откройте ее, — попросил он.
Я послушно распахнула слежавшиеся страницы. Отец Шандор, заложив руки за спину, наклонился к томику и тут же отпрянул.
— Бесовские знаки, — пробормотал он. — Кровью писаны.
—Вы тоже считаете, что кровью? — тихо спросила я. Он кивнул.
— Видел я такие Библии. Не вносите их в храм.
— Почему?
— Они осквернены. Выбросьте ее. Ее сжечь надо.
— Это вещдок, — не согласилась я. Но после того, что он сказал, Библия стала жечь мне руки. В переносном смысле, конечно. Заметив мое замешательство, Синцов отобрал у меня книгу и пролистал.
— А все-таки, что эти символы означают? — спросил он.
Священник неохотно заглянул в открытые страницы.
— Что-то вроде гимна сатанистского: «Ночи Древних ныне соединены с нашими Днями… Их дни стали нашей Ночью, и Их Ночь пусть станет нашим Днём! И Ночи и Дни же эти Да не будут сочтены и до окончания Времён!» — он произносил это певуче, и очень значительно, выделяя слова голосом так, что было понятно, эти слова начинаются с заглавной буквы.