Она вытащила из кармана несколько фотографий, шагнула вперед и бросила карточки в лицо мужа.
Дашкевич в полете ухватил одну из фотографий, взглянув на нее, чуть не застонал. Совершенно голый он блаженно растянулся на гостиничной койки, позицию сверху заняла какая-то потаскушка с отвислой грудью и татуировкой в виде паука на левой ягодице. «Сволочь, паскуда», – прошептал Дашкевич. Он ползал по полу, собирал фотографии и рвал их в мелкие клочки. «Женщина-паук, это в твоем вкусе, – откуда-то сверху прокричала жена и зашлась истерическим пьяным смехом. – Я-то думала, почему ты так часто ездишь в Москву? Оказывается, тебя там ждет женщина-паук. Да она тебе в мамочки годится, эта потаскуха. Надеюсь, она наградила тебя СПИДом?» Дашкевич поднял голову и едва успел увернуться.
Тяжелая ваза богемского стекла, пролетала в сантиметре от головы, ударившись об пол, взорвалась, как граната. Следом на пол посыпались бокалы для шампанского, фарфоровое блюдо ручной работы. Жена не успокоилась, пока не переколотила всю посуду из старинного серванта. Затем вышла из гостиной и заперлась в спальне. Дашкевич отправился в ванну, смывать кровь с поцарапанной стекляшкой щеки. Он завалился спасть в своем кабинете, приняв вместо успокоительного стакан коньяку.
Утром, ни свет, ни заря, к дому подкатил «Лексус» представительского класса, с заднего сидения вылез тесть и, поднявшись по ступенькам крыльца, вошел в гостиную. Дашкевич, не выспавшейся, с поцарапанной щекой, стоял перед ним, как провинившийся мальчишка. «Ну, что скажешь, затек? – спросил Герман Викторович и пригладил красной пятерней седые вьющиеся волосы. – Хорошо ли по блядям сходил? А не забыл случайно, что Вера на шестом месяце, что от твоих фокусов у нее может выкидыш случиться? Не забыл, что врач запретил ей волноваться? Впрочем, память у тебя всегда была короткой. Как твои грязные вонючие трусы».
Тесть был крупный представительный мужчина. Кожаными подметками башмаков Герман Викторович наступал на битые стекляшки, и эти стекляшки глубоко царапали дорогой наборный паркет, над которым недавно трудились лучшие городские краснодеревщики. Дашкевич вежливо попросил тестя перейти на ковер или присесть в кресло. Но тот сделал вид, что услышал просьбы. Подошел вплотную к зятю, протянул руку, приподнял подбородок Дашкевича, заглянул в глаза. «Ты что же думаешь, с моей единственной дочерью можно обращаться, как с дешевой шлюхой? – прищурившись, он смотрел в глаза зятя, и под этим взглядом Дашкевич чувствовал себя беспомощным жуком, которого вот-вот раздавят. – Какой еще сувенир пришлют дочери из Москвы? Отвечай, чертов сифилитик».