Уинтроу вовремя прикусил язык, удержав готовые сорваться слова. Этта сильно переменилась, и он сам был причастен к этой перемене. Она стала иначе думать, иначе разговаривать… даже слова из прочитанных книжек употреблять. Нет, она не стала умней; ума и житейской мудрости у нее с самого начала было хоть отбавляй. Просто теперь она выучилась облекать свои мысли и чувства в слова. Прежде ее можно было сравнить со свечой, горевшей в фонаре с донельзя закопченным стеклом. А теперь стекло было очищено, и свет свободно рвался наружу. Вот она раздраженно поджала губы: Уинтроу, по ее мнению, раздумывал слишком долго. Значит, просто избегал прямого ответа.
– Помнишь, – сказала она, – тот вечер, когда ты объяснял мне: надо, дескать, сообразить, куда завела меня жизнь, и двигаться дальше? Все принять как оно есть – и делать, что должно, стремясь к лучшему?
И она подняла бровь, как бы предлагая ему опровергнуть его собственные слова. Уинтроу молчал, и она покачала головой:
– Ты был тогда сущим мальчишкой, и мне, помнится, здорово хотелось дать тебе хорошего пинка за подобные разглагольствования. Удивительное дело! Вроде недавно все происходило. И когда это ты успел так повзрослеть?
– Недавно? – Уинтроу даже рассмеялся. – А мне вот кажется, что прошло много-много лет. С меня с тех пор несколько шкур слезть успело, как со змеи. – Он снова посмотрел ей в глаза. – Я выучил тебя грамоте, и ты говорила, что это изменило твою жизнь. А известно тебе, насколько ты изменила мою?
– Ну-у… – Этта опустила шитье на колени и задумалась. – Не научи я тебя владеть ножом, ты, пожалуй, был бы сейчас мертв. Так что, полагаю, за одну жизненную перемену я вправду ответственна.
– Я пытаюсь вообразить, – сказал Уинтроу, – как я сейчас возвратился бы в свой монастырь. Мне для этого пришлось бы навсегда распрощаться с моим кораблем, с Кеннитом, с тобой, с товарищами по команде… со всем, из чего складывается сейчас моя жизнь! Представить не могу, как я снова уселся бы с Бирандолом и стал медитировать… как целыми сутками рылся бы в книгах… – Он жалко улыбнулся. – Или делал бы витражи… Когда-то я владел этим мастерством и очень им гордился! Я чувствую себя мелкой рыбешкой, которая высунулась из стоячего пруда, в котором привыкла жить, и была унесена течением в реку. Рыбка была вначале напугана, но постепенно освоилась и привыкла к жизни в стремнине. Вот и я выжил здесь и освоился. Смогу ли я теперь удовлетвориться созерцательной жизнью? Даже не знаю.
Этта как-то странно глянула на него:
– А я вовсе не имела в виду, что тебе нужно вернуться в монастырь. Я лишь сказала, что ты можешь продолжить свое служение. Сделаться снова жрецом.