А может быть, все-таки можно было как-то войти?
– Исключено, – решительно запротестовал Роберт. – Я сам был и все видел. Окно снаружи вообще непреодолимо, открывается исключительно изнутри, стекла пуленепробиваемые…
– А если он, к примеру, открыл его, чтобы проветрить, а кто-то взял и залез?
– К этому мужику не очень-то залезешь. Метр восемьдесят три ростом, восемьдесят пять кило живого веса, физически страшно сильный – раньше служил в спецвойсках. Сейчас ребята копаются в его прошлом, уже известно, что на сборах показывал рекордные результаты.
– А выстрелить снаружи?..
– Из его собственной двустволки? Пришлось бы вначале эту двустволку у него украсть и вынести…
– А второй ключ от двери?..
– Пока наличие дубликата не установлено. Колек настаивает, что был всего один ключ, к тому же он вроде бы сам смастерил эти замки и сделал один ключ ко всем запорам.., то есть задвижек там было много, но все они запирались одним ключом. Очень все это изобретательно устроено. А ключ он всегда носил с собой, никогда не выходил из кабинета, не заперев его, даже когда шел в туалет. Он и спал с ним, и мылся. И вот этого-то ключа и нет.
– Хорошо искали?
– Думаю, да. Втроем: Вильчинский, Тшенсик и я.
Вильчинский – с энтузиазмом, Тшенсик – из любопытства, а я – из упрямства. Всех остальных оттуда выгнали, как только фотограф, доктор и дактилоскопист закончили свою работу. Ну и сразу после звонка к нам. Я там был через два часа.
– Значит, шлепнул его, нашел ключ, вышел и запер, а ключ теперь в Висле…
– А вот в этом я не уверен, – энергично перебил его Гурский. – Если бы отремонтировать то, что они там поразбивали, этот ключик может стоить миллионы, Я имею в виду, что тот, у кого теперь ключ, вполне может так считать. Я эти бумаги не выносил и вообще запретил трогать.
– Постой-ка, – сообразил Бежан. – Ты вроде бы кратко излагаешь, но получается ужасно много. Нужно не только подробно, но и по порядку.
– По моему порядку или вообще?
– Наверное, вначале вообще, что там было, к чему они пришли, а уж потом – твое…
Тогда Роберт Гурский в деталях описал все поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула открыть Вильчинскому свои ужасные переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. Сучка не сходила у нее с языка, однако на настойчивые и конкретные вопросы она отвечала вполне вразумительно.
Благодетеля лишили жизни тринадцатого, так как именно тринадцатого около полудня она оставила его в добром здравии и поехала в Варшаву, а пятнадцатого, когда вернулась, он был уже мертв. На предположение, что было еще и четырнадцатое число, она отрезала, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция на следующий день осталась в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом же нечего даже говорить, потому как кружочки на столе так быстро бы не высохли. Только тринадцатое, и ничего больше!