Вынужденная малоподвижность в детстве усилила природную тягу к наукам. К четырнадцати годам Обри если и не превзошел в учености своего наставника, то оставил его позади в скорости усваивания материала и, по признанию этого достойного человека, нуждался в более знающем педагоге. К счастью, таковой оказался под рукой. Местный священник был видным ученым и уже давно наблюдал за успехами Обри Лэниона. Он предложил подготовить мальчика к Кембриджу, и сэр Франсис Лэнион охотно согласился, избавив себя от необходимости искать нового наставника. Обри, к тому времени научившийся ездить верхом, проводил большую часть времени в пасторате, корпя над книгами в тускло освещенной библиотеке преподобного Джулиуса Эпперсетта, жадно впитывая знания своего доброго учителя и обретая уверенность в способности добиться успеха. Он уже поступил в колледж Троицы, где должен был начать занятия в Михайлов день будущего года, и мистер Эпперсетт не сомневался, что его ученик, несмотря на юные годы, скоро станет стипендиатом.
Ни сестра, ни старший брат не питали сомнений насчет его ума. Венеция восхищалась интеллектом Обри, а Конуэй — крепкий молодой спортсмен, для которого написать письмо было непосильным трудом, — смотрел на него с благоговейным страхом и сочувствием. Стать стипендиатом колледжа казалось ему весьма странной целью, но он искрение надеялся, что Обри ее достигнет, ибо, как он однажды сказал Венеции, чем еще может заниматься бедняга, если не корпеть над книгами?
Венеция же полагала, что Обри уделяет книгам слишком много внимания и слишком рано выказывает склонность стать таким же упрямым затворником, каким был их отец. В данный момент ему следовало бы наслаждаться каникулами, так как мистер Эпперсетт находился в Бате, поправляясь после серьезной болезни, и его обязанности временно исполнял кузен. Любой другой мальчик бросил бы книги на полку, сменив их на удочку. Но Обри брал книгу даже к завтраку и, покуда его кофе остывал, сидел, подпирая ладонью широкий лоб и не отрывая взгляда от страницы, так что можно было произнести его имя дюжину раз и не получить ответа. Ему никогда не приходило в голову, что такая отрешенность от окружающих делает его плохим собеседником. Зато это неоднократно приходило в голову Венеции, но так как она давно поняла, что Обри так же эгоистичен, как его отец и старший брат, воспринимала его странности спокойно и продолжала любить его, не испытывая разочарования.
Венеция, девятью годами старше Обри, была старшей из троих детей йоркширского землевладельца с длинной родословной, солидным состоянием и эксцентричными манерами. Потеряв жену еще до того, как Обри стал носить брюки, сэр Франсис замуровал себя в помещичьем доме милях в пятнадцати от Йорка и остался там в полном равнодушии к будущему своего потомства, пренебрегая обществом друзей. Венеция могла лишь предполагать, что ее отец всегда испытывал природную склонность к одиночеству, будучи не в состоянии поверить, что разбитое сердце могло явиться причиной столь экстравагантного поведения. Сэр Франсис был человеком гордым, но не отличался чувствительностью, поэтому его дочь сомневалась, что брак родителей являл собой неземное блаженство. Образ матери Венеции представлялся весьма смутным, но в памяти остались бешеные ссоры, хлопанье дверьми и истерические припадки. Она помнила, как ее впускали в надушенную спальню матери посмотреть, как та одевается перед балом в Касл-Хауарде, помнила красивое недовольное лицо, множество дорогих платьев, горничную-француженку, но не могла пробудить в себе ни единого воспоминания о материнской любви и заботе. Несомненно, леди Лэнион не разделяла привязанности мужа к деревенской жизни. Каждую весну супруги проводили в Лондоне, каждое лето — в Брайтоне, а когда возвращались в Андершо, леди начинала хандрить. Сурового климата йоркширской зимы она не могла переносить, поэтому сэр Франсис пусть с неохотой, но уезжал с ней наносить визиты друзьям. Никто не верил, что подобное существование может удовлетворять сэра Франсиса, однако, когда внезапная болезнь свела в могилу его жену, он вернулся домой убитый горем и с тех пор не мог видеть ее портрет на стене и слышать упоминание ее имени.