– Не выливайте коньяк в окно, – сказал Ринальди. – Если вы не можете выпить, дайте мне.
– Подите вы знаете куда, – сказал я. Я рад был снова увидеть Ринальди. Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любил его. Мы очень хорошо понимали друг друга.
– Вы женились? – спросил он, сидя на постели. Я стоял у окна, прислонясь к стене.
– Нет еще.
– Вы влюблены?
– Да.
– В ту англичанку?
– Да.
– Бедный бэби! Ну, а она вас тоже любит?
– Да.
– И доказала вам это на деле?
– Заткнитесь.
– Охотно. Вы увидите, что я человек исключительной деликатности. А что, она…
– Ринин! – сказал я. – Пожалуйста, заткнитесь. Если вы хотите, чтоб мы были друзьями, заткнитесь.
– Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и так друзья.
– Вот и заткнитесь.
– Слушаюсь.
Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакан и смотрел в пол.
– Теперь понимаете, Ринин?
– Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священные чувства. За вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должны быть. – Он смотрел в пол.
– А разве у вас нет?
– Нет.
– Никаких?
– Никаких.
– Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, о вашей сестре?
– И даже о {вашей} сестре, – живо сказал Ринальди.
Мы оба засмеялись.
– Каков сверхчеловек! – сказал я.
– Может быть, я ревную, – сказал Ринальди.
– Нет, не может быть.
– Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у вас женатые друзья?
– Есть, – сказал я.
– А у меня нет, – сказал Ринальди. – Таких, которые были бы счастливы со своими женами, нет.
– Почему?
– Они меня не любят.
– Почему?
– Я змей. Я змей познания.
– Вы все перепутали. Это древо было познания.
– Нет, змей. – Он немного развеселился.
– Вас портят глубокомысленные рассуждения, – сказал я.
– Я люблю вас, бэби, – сказал он. – Вы меня одергиваете, когда я становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего не могу объяснить. Я больше знаю, чем вы.
– Да. Это верно.
– Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести, а легче.
– Не думаю.
– Да, да. Это так. Мне уже и теперь только тогда хорошо, когда я работаю. – Он снова стал смотреть в пол.
– Это у вас пройдет.
– Нет. Есть еще только две вещи, которые я люблю: одна вредит моей работе, а другой хватает на полчаса или на пятнадцать минут. Иногда меньше.
– Иногда гораздо меньше.
– Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но я знаю только эти две вещи и свою работу.
– Узнаете и другое.
– Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем, что у нас есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего нового. Мы начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.