– Ого! – сказал я.
– В чем дело? Что, у меня не может быть человеческих чувств?
– Нет. Вы, видно, провели веселое лето. Расскажите.
– Все лето и всю осень я оперировал. Я работаю без отдыха. Я один работаю за всех. Самые трудные случаи оставляют мне. Честное слово, бэби, я становлюсь отличным хирургом.
– Это звучит уже лучше.
– Я никогда не думаю. Нет, честное слово, я не думаю, я просто оперирую.
– И правильно.
– Но сейчас, бэби, дело другое. Сейчас оперировать не приходится, и на душе у меня омерзительно. Это ужасная война, бэби. Можете мне поверить. Ну, а теперь развеселите меня немножко. Вы привезли пластинки?
– Да.
Они лежали в моем рюкзаке, в коробке, завернутые в бумагу. Я слишком устал, чтобы доставать их.
– А у вас разве хорошо на душе, бэби?
– Омерзительно.
– Эта война ужасна, – сказал Ринальди. – Ну, ладно. Вот мы с вами напьемся, так станет веселее. Развеем тоску по ветру. И все будет хорошо.
– У меня была желтуха, – сказал я. – Мне нельзя напиваться.
– Ах, бэби, в каком виде вы ко мне вернулись: рассудительный, с больной печенью. Нет, в самом деле, скверная штука война. И зачем только мы в нее ввязались?
– Давайте все-таки выпьем. Напиваться я не хочу, но выпить можно.
Ринальди подошел к умывальнику у другой стены и достал два стакана и бутылку коньяка.
– Это австрийский коньяк, – сказал он. – Семь звездочек. Все, что удалось захватить на Сан-Габриеле.
– Вы там были?
– Нет. Я нигде не был. Я все время был здесь я оперировал. Смотрите, бэби, это ваш старый стакан для полоскания зубов. Я его все время берег, чтобы он мне напоминал о вас.
– Или о том, что нужно чистить зубы.
– Нет. У меня свой есть. Я его берег, чтобы он мне напоминал, как вы по утрам старались отчиститься от «Вилла-Росса», и ругались, и глотали аспирин, и проклинали девок. Каждый раз, когда я смотрю на этот стакан, я вспоминаю, как вы старались вычистить свою совесть зубной щеткой. – Он подошел к постели. – Ну, поцелуйте меня и скажите, что вы уже перестали быть рассудительным.
– Не подумаю я вас целовать. Вы обезьяна.
– Ну, ну. Я знаю, вы хороший англосаксонский пай-мальчик. Я знаю. Вас совесть заела, я знаю. Я подожду, когда мой англосаксонский мальчик опять станет зубной щеткой счищать с себя публичный дом.
– Налейте коньяку в стакан.
Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.
– Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошую итальянскую печенку и сделаю вас опять человеком.
Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Уже совсем стемнело. Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже не было. Стало холоднее, и в ветвях сгустился туман.