– Да я по-твоему, браток, не кумекаю! – рассмеялся Михаил, перекатывая горячие картофелины с руки на руку – Иди, иди, поешь, как раз по три картошки с половиной на брата получается!
Михаил разломил картофелину, и вкусный запах защекотал ноздри Хисматуллы. «Какой он, этот русский, самому мало, а мне дает», – подумал он.
– У меня есть, – сказал он и, делая вид, что тоже ест, поднес ко рту кулак.
– У тебя не так вкусно, – ответил Михаил и шагнул к парню. – Ну-ка, что там у тебя, покажи!
Хисматулла сделал вид, что глотает, и сильно покраснел. Михаил раскрыл его пустую ладонь:
– Съел уже? Да тебе это мало! На такой работе, и чтоб такой малостью насытиться, да мо роз еще! – Михаил хитро прищурился: – У тебя что там было, хлеб? Ну, так картошка тебе не помешает, идем, идем! – он потянул парня за рукав.
– Чего пристаешь к мальчишке, какое тебе дело? – злобно крикнул ровняльщик.
– Поговори, поговори у меня! – не оборачиваясь, ответил Михаил. – Я тебе пропишу ижицу!
– Бунтовщик! – сквозь зубы прошипел ровняльщик.
– Ну, долго я тебя уговаривать буду? – не обращая внимания на ровняльщика, спросил Михаил. – Или тебе мулла и картошку есть запретил?
– Я уже поел, честное слово, – опустил го лову Хисматулла. – Не уговаривайте меня…
– Ну, как хочешь, – махнул рукой Михаил и опять подсел к печке. Хисматулла заметил, как женщины придвигаются поближе к нему.
– А что, бабоньки, – пожевывая, заговорил Михаил. – Слыхали, что в Оренбурге с одной барыней случилось? Забыл только, как звали, мастерскую она там держала, швейную…
– Расскажи, расскажи, Михаил, – послышалось со всех сторон.
– Злющая была барынька, страсть! Как что не по ней – сразу руки в ход пускала, мастерицы ее не любили, само собой, но боялись крепко – она и иглой могла уколоть со злости! Как уколет, мастерица в крик, а барынька ей: «Чего ты кричишь, милая? Я, мол, не нарочно тебя уколола, а случайно, с кем не бывает…»
– Зверство какое, – тихо сказала женщина в черном платке, сидевшая рядом с Михаилом.
– Зверье – ясное дело… Только взяла она себе новенькую работницу, да такую бойкую, что сама не рада стала. Примеряет ей та мастерица платье, как кольнет ее иглой! Барынька в слезы, а та ручки сложит: «Простите, говорит, Христа ради, нечаянно получилось, больше не буду», – и опять – хвать ее иголкой!
Женщины рассмеялись. Ровняльщик внимательно прислушивался.
– Ну вот, прогнала она ее, стало быть, а мастерица подговорила там всех товарок, и вот на следующий день то одна ее уколет, то другая, барынька прямо из кожи лезла, а они все в один голос: «Простите, мол, нечаянно…» Стала она одну за другой их увольнять, пока всех не уволила в тот же день. А они не уходят, у дверей в мастерской толпятся, и вдруг та приходит, бойкая, самая первая, и говорит: «Чего вы на нее смотрите? Это ж не человек, а собака бешеная, зверюга лютая, уж раз мы все от нее уходим, чего нам терять?»