– С ума сошел старик! – пожал плечами штейгер. – Я ни лошади, ни коровы твоей в глаза не видел!
– Я сам их зарезал, из-за твоих пяти пудов муки, потому что слову твоему поверил… А теперь из-за этого дети голодные сидят. Хоть полпуда дай еще в долг, пожалуйста…
– Верни сначала, что брал!
– Верну, верну, за мной не останется! Есть же хоть у одного из этих тупоголовых счастье, – Хаким показал рукой на стоявшего рядом сына. – Сегодня во сне детский помет видел, это приме та верная…
– Ты что, сны свои сюда рассказывать при шел? – прервал его Сабитов.
– Не найду золота, сделаю тебе хомут или сани… – расстроено продолжал Хаким. – А то без еды и сил на работу не хватает… Старею, уже за пятьдесят перевалило! Помоги, начальник, в последний раз прошу!..
– Так уж и стареешь! – усмехнулся штейгер. – Думаешь, не знаю про твои делишки? Для работы – старик, а как молодая баба попадется – сразу парнем делаешься!
Собравшиеся кругом старатели рассмеялись. Хаким скосил глаза на сына – не поняв, в чем дело, но видя, что все кругом смеются, мальчик тоже начал улыбаться, растягивая полные яркие губы. Хаким гневно схватил Загита за уши и встряхнул его так, что у мальчика потемнело в глазах:
– Собака! Ты что, над отцом смеяться вздумал?!
– А-ай, не надо, я не нарочно! – закричал Загит.
– И что ты за мной шатаешься, что ты за мои планы вечно держишься, паршивец? Марш домой! – И Хаким на прощанье дал сыну такую затрещину, что тому показалось, будто стоявшие впереди старатели наклонились и перевернулись вместе с землей…
От прииска до деревни было верст семь, – и Загит, с малых лет привыкший получать от отца оплеухи и затрещины, уже на полдороге забыл о том, что произошло возле шахты, тем более что надо было еще пройти мимо поросшего густым лесом кладбища, которого он так боялся. В придачу ко всему он вдруг почувствовал, как ему хочется есть и как устали находившиеся за день ноги. Солнце уже зацепилось краем за гору, и мальчик прибавил шагу, чтобы не идти мимо кладбища в сумерки. Чуть только показались могилы, еще покрытые рыхлым снегом, он припустил бегом, шепча: «Бисмилла! Бисмилла!», чтобы отпугнуть злых духов. Лишь когда кладбище осталось позади, он пошел медленнее и, взобравшись на гребень Казумтау, огляделся.
Внизу видны были игрушечные домики Сакмаево, в середине улицы Кызыр высилась мечеть с минаретом, далеко на горизонте тянулись синие хребты Кракатау. Солнце уже закатилось, и темные, мрачные леса на склоне Биштэк разом будто еще больше загустели и почернели. Повеяло прохладой, на небе слабо зажглись бледные звезды. Курились внизу трубы чувалов, резко торчащие на крышах, черный дым сносило в сторону, и мальчику вдруг показалось, что это ночь вылезает из труб деревенских домов, где она прячется весь день от солнца, чтобы заслонить, застлать землю черной, густой теменью. Ветер подул резче и сильнее, одинокая ель заскрипела, качаясь, и Загит стал, спеша, спускаться вниз, к родному домику, окруженному редкой изгородью, согнувшемуся и припавшему к земле, как старый больной человек.