– А ты не бери, силой тебя никто не заставляет! Лучше обманывать, чем воровать, – говорил мне один старик… Лучше руку протянуть и милостыню попросить, чем каждый раз свою совесть грязью забрасывать!..
Нигматулла сжал было кулаки, но сдержался. Слова Кулсубая, как ножом, резанули по сердцу, он отвернулся. Думаешь, так легко от этого избавиться, Кулсубай? Думаешь, это так просто, когда отец твой вор, и братья воры, и вся деревня знает это, и даже если ты бросил, все равно скажут – это он украл? Только нет дураков, такого никто не скажет в лицо ни мне, ни отцу, ни братьям. Кому хочется лишиться скотины? Ты прав, отец мстит так за любую обиду… А разве я не помогал отцу, когда был еще малаем? Разве не помогали ему братья? Эх, да если уж на то пошло, я раз двадцать хотел бросить! И не смог… Душа тоскует, руки сами к чужому тянутся! Да и не я один, братья тоже… Ты ведь знаешь, яблоко от яблони недалеко падает. Никуда не уйти мне от своей яблони, нет, Кулсубай, не уйти… Всякий раз, когда Нигматулле говорили, что он сын вора и сам вор, он готов был броситься с кулаками на обидчика, но сейчас перед ним стоял тоже вор, не желавший больше брать чужое добро, и он чувствовал себя бессильным.
– Ну как знаешь, – проговорил он, кривя в усмешке губы и вприщур разглядывая Кулсубая, как бы не узнавая его. – А то нам вдвоем было бы сподручно работать…
Кулсубай нагнулся, завязал лапти, потуже затянул пояс и выпрямился.
– Возьми на память, может, пригодится. – Нигматулла сунул руку в карман и вынул блестящий желтый камешек.
– Что это?
– Это медь, но сойдет за золото. – Нигматулла протянул камешек товарищу. – Отдай тому человеку, который знает про твою Машу… Может, поверят?
Кулсубай повертел камешек на ладони, потом вернул его обратно.
– Кто сам хитрее других – его на кривой кобыле не объедешь! А если он увидит, что я обмануть его хотел, меня снова за решетку упрячут!.. Нет, лучше уж по-честному!.. Спасибо, и не поминай лихом!..
Они простились на опушке леса, и Нигматулла чувствовал себя так, как будто на этот раз обокрали его самого.
С той минуты, когда Галиахмет-бай услышал, что старый Хайретдин нашел где-то самородок, он не знал покоя. Несколько раз он начинал собираться, чтобы идти к старику и расспросить его о новом золотом месте, но что-то удерживало его. Еще не было случая, чтобы самородки уплывали из его рук, и, может быть, стоило не торопиться, разузнать обо всем стороной и лишь тогда разговаривать с Хайретдином.
Чтобы не испортить дело, Галиахмет-бай не хотел обнаруживать свой явный интерес, но ждать долго тоже было выше его сил, и он, наконец, не выдержал. Он решил сходить в контору и послать на разведку своего управляющего, но едва вышел из дому, как услышал гул на площади, а через минуту увидел старого Хайретдина. За ним, в надежде на легкое угощение, гурьбой шли старатели. Галиахмет-бай видел их возбужденные, темные от загара и грязи лица, серые потные рубахи, перепачканные глиной шапки и штаны. Издали толпа казалась черно-желтой, крикливой, хотя пока нельзя было разобрать ни одного голоса – катился ровный глухой гул.