Как за Биштэк-горою солнышко встает,
Над моей Кэжэн-рекою соловей поет…
Горечь сердца зажигает, грудь теснит тоской,
Тяжко-тяжко расставаться с милой стороной…
Если я в живых останусь – я вернусь, Урал?
А заденет злая пуля – так прощай, Урал…
Остальные рекруты подхватили песню, и она отзывалась эхом в горах. Немного успокоившись, Хисматулла развернул узелок, который бросила ему Гульямал. В кисете, вышитом бисером и цветным сукном, лежала десятирублевка и тщательно свернутый клочок бумаги. «Любимый, прощай, не забывай меня», – прочел Хисматулла, и ему стало еще тоскливее…
К вечеру обоз с рекрутами подошел к поселку Кэжэнского завода. Начал моросить мелкий дождь. Дожидаясь своей очереди во дворе, где находилась медицинская комиссия уезда, Хисматулла продрог. Наконец рекрутов впустили в дом. Первым к столу фельдшера подошел сын бая,
– Кто таков? – спросил фельдшер. – Как зовут?
– Шайахмет, – тихо ответил парень.
Фельдшер поднял голову от бумаг:
– Хажисултанкин сын?
Шайахмет утвердительно кивнул головой.
– Можешь не раздеваться, я тебя еще в прошлый раз проверял, когда ты с отцом приезжал на базар. Езжай домой!
Шайахмет оторопело стоял посреди комнаты. Он хорошо помнил, что никогда не приезжал с отцом на базар и не проходил никаких комиссий. К тому же он был здоров и никогда не болел. Видно, отец договорился с ним, – сообразил парень, – иначе зачем отец велел бы мне купить чаю на обратном пути?
– Ты что, глухой? – снова сказал фельдшер. – Или я плохо говорю? Так я могу сказать еще раз – ты больной, к военной службе не годен, понял? Ступай отсюда, не мешайся! Чья очередь!
– Моя, – ответил стоявший у стены худой парень, у которого от волнения дергалось левое веко.
Фельдшер нагнулся над бумагой:
– Фамилия?
– Якшибаев.
– По-русски понимаешь?
– Уруски понимай, фамилия моя уруски Хорошобогатов.
– А кто такой Якшибаев? – пожав плечами, спросил фельдшер.
– Я!
– Почему же у тебя две фамилии?
– Якшибаев – по-башкирски, Хорошобогатов – уруски, – с трудом произнося слова, сказал парень.
Фельдшер и сидящий за столом лысый унтер от души расхохотались.
– Годен!
Якшибаев согнулся, схватившись руками за голый живот:
– Моя болит, ой-ой! Моя армия не пойдет…
Он жалобно заглядывал в глаза фельдшеру, но тот пригласил к столу следующего.
Следующий парень был хромой. Фельдшер постучал кончиками пальцев по его худой груди, приставил к ней свою трубку, послушал и повернулся к лысому унтеру:
– Годен!
– А как же нога? – растерянно спросил парень.
– Иди, иди, там вылечат, – ответил фельдшер.
Из двадцати двух рекрутов лишь сын Хужисултана-бая был признан негодным к военной службе…