– А сестренка как? Тяжело ей приходится?
– Гамиля? – Друг почему-то отводил в сторону глаза, словно не решался в чем-то признаться – Она выросла и стала как невеста.
«Наверно, она ему по душе, – обрадовано подумал Загит. – Хорошо бы нам когда-нибудь породниться.»
– Отец-то хоть вспоминает обо мне иногда?
– Его мулла все с толку сбивает, говорит, чтоб на порог тебя не пускал, раз ты путаешься с неверными, – Гайзулла ухмылялся и почесывал рукой бритый затылок. – Да ты не тревожься! Он же принимает деньги, которые ты тут заработал, и еду берет – значит, не такой уж он злой! Он же отец твой, одна кровь… Вот наведаешься погостить в деревню, и он про все обиды забудет..
– Да, надо как-то проведать старика, – соглашался Загит. – Да и по сестренке я соскучился и Аптрахиму…
Однако прошел длинный год, а он так пока и не собрался в деревню. Тягучими зимними вечерами, лежа на нарах в холодном бараке, Загит часто не мог заснуть, так томила его накипевшая на душе тоска по дому. Он вспоминал, как мальчиком он с Гамилей и Аптрахимом собирал весной щавель для похлебки и луковицы саранок, как помогал отцу гнать деготь из бересты, как отец учил его вырезать из дерева красивые круглые чашки. Он уносился мыслями в родное Сакмаево и уже видел себя шагающим рядом с отцом по лесу, чтобы рано утром поставить на высоких лиственницах борти для пчел пли закладывал в озерную воду липовую кору для мочала..
За стенами барака, словно голодная собака, завывала метель, и Загит зарывался с головой в тряпье, чтобы поскорее согреться и окунуться в сладкую дрему.
Просыпался он, дрожа от холода, пробивался к железной печке, около которой сбивались в кучу забойщики, наскоро жуя хлеб и запивая водой. Многие, чтобы прийти в себя от стужи и не заболеть, доставали припрятанную в сундучке бутылку водки и прихлебывали прямо из горлышка. Загит тоже теперь часто прикладывался к бутылке, пил, морщась и задыхаясь, но после двух-трех глотков по талу разливалось тепло, и он, повеселев, отправлялся на работу. Но обычно он выпивал немного на ночь, чтобы согреться и заснуть.
В один из буранных вечеров, возвращаясь в барак, Загит увидел что-то темное на снегу. Подойдя ближе, он рассмотрел закутанного, ничком лежавшего в сугробе человека и наклонился над ним.
– Эй, ты что тут развалился? – он потряс лежавшего за плечи. – Ты же замерзнешь…
Человек не отвечал, и тогда Загит, подхватив его под руки, потащил к бараку, распахнул ногой дверь и еле поднял тяжелую ношу на нары. Но когда он увидел серый полушалок и каты, то задохнулся от волнения и дурного предчувствия. Он стал раскутывать, срывать полушалок, и едва открыл белое, застывшее лицо, как чуть не потерял сознание.