- Как, Евтюхов, водичка?
Он не сразу понял, что обращаются к нему. С таким лекарством и ханжи искать не нужно.
- Мокрая, господин доктор, - величать врача "благородием" не поворачивался язык. Не "благородия" было жалко, но казалось - ни к месту, благородиев кругом хватало, но до ефрейтора дела благородиям было мало, а это вон возится, лечит. По службе, по обязанности, но…
- Сухую в другой раз получишь. Если понравится. А кроме питья еще чего-нибудь… хочешь?
- Не понял, господин доктор. Домой хочу.
- Домой… Ниночка, катетер приготовьте, - это он сестре милосердия. Катетер. Иностранное слово. За такие слова наказывали нещадно, бац-бац по мордасам в учебной части. Матерное слово не то, чтобы прощалось, тоже влетало, но - снисходительно, мол, ты смотри, не со своим братом говоришь. А за иностранное могли отпуска лишить, увольнительной - наверное.
- Вас срочно этот… из Особого… - сестра милосердия держала в руке прозрачный сосуд странной формы.
- Ох, - доктор вздохнул. - Тогда ты сама…
- Ты, милый, лежи спокойно, - женщина откинула одеяло.
Он скосил глаза и тут же отвел их. Срамота. Правда, если не смотреть, то ничего и не чувствовалось. Краем глаза он видел, как женщина взяла резиновую трубочку и… Нет, лучше о другом подумать. Почему так - в синеме все сестры милосердия молодые и красивые, красивые по-барски, тонкие, узкие в кости, а на деле - бабы хоть в оглобли ставь да паши? И то, работа не легкая… Синему им показывали часто, раз в месяц - точно, за время службы он пересмотрел картин больше, чем за всю жизнь. Они, картины, ему нравились. Все было, как в жизни, только лучше. Про войну бы поменьше. Конечно, была и смешная синема, про дурачка-коминтерновца, что постоянно падал в длинной шинели, плохонькой, дырявой, в дыры эти постоянно вываливался харч, патроны, гранаты, секретный приказ, любовное письмо… Смешно. В госпитале, говорят, синему еще чаще показывают.
- А ты боялся, - женщина, одной рукой держала на весу сосуд теперь полный янтарной жидкостью, другой набросила на него одеяло.
- Я не боялся, - возразил он. Что за жидкость? Пиво? Он вдруг понял, застыдился.
- Ладно-ладно, лежи. Поправляйся.
Она ушла. Ефрейтор посмотрел на лежавшего у дальней стеночки. Тот по-прежнему молчал, и дышал тихо, едва слышно. Вот к тому доктор почему-то не подходит. Даже странно.
- Земляк! Эй, земляк!
Но ответом было прежнее сопение.
Может, заразный? Но таких, кажется, держат отдельно. Контуженый?
Он поправил одеяло. Руки слушались, пальцы шевелились проворно, споро. А его пугали ранением. Или нет? Прошлое было зыбким, нечетким, особенно сегодняшнее, вчерашнее. Что раньше - помнилось лучше.