Все изменилось дома: исчезло привычное ощущение порядка, и, казалось, ничто не идет как надо. Теперь мы с братом часто сами купали близнецов, одевали их в пижамы и укладывали спать. Потом Кристофер бежал в свою комнату заниматься, а я старалась быть с матерью. Я мечтала, чтобы ее глаза снова хоть на секунду засветились счастьем. Несколько недель спустя от маминых родителей наконец пришел ответ. Она сразу заплакала, даже не успев распечатать толстый глянцевый конверт. Она медленно открыла его ножом для разрезания писем и дрожащими руками взяла три страницы, которые перечитала трижды. Пока она читала, по лицу ее медленно стекали слезы, размазывая макияж и оставляя длинные блестящие полосы.
Она позвала нас в дом, как только достала почту из ящика, и теперь мы вчетвером сидели перед ней на диване. Я сидела и наблюдала, как ее хорошенькое лицо дрезденской фарфоровой куклы принимает твердое, исполненное холодной решимости выражение. У меня даже холодок пробежал по спине. Может быть потому, что она неожиданно перевела взгляд на нас и долго смотрела странным, задумчивым взглядом. Потом она опять посмотрела на три листа бумаги в своих все еще дрожащих руках, взглянула в окно, как будто там она надеялась увидеть ответ на вопрос, содержащийся в письме. Вообще она вела себя очень странно. В комнате стало необыкновенно тихо.
Жизнь в доме без отца и так была достаточно неуютной, а тут еще это письмо, трех страниц которого было достаточно, чтобы заставить мать смотреть на нас молча таким неожиданно жестким взглядом. Что же все-таки произошло?
В конце концов она начала, кашлянув, чтобы прочистить горло. Ее голос неожиданно стал резким, совершенно непохожим на ее обыкновенно нежные, теплые интонации.
— Ваша бабушка ответила мне, — сказала она этим пугающим, ледяным тоном. — После всех писем, которые я написала ей, она, в общем, э-э… как вам сказать… В общем, она согласилась. Она позволит нам переехать и жить у нее.
Это были отличные новости — как раз то, что нам очень хотелось услышать. Но мать снова замолчала и уставилась на нас. Что же все-таки происходило с ней? Казалось, она забыла, что мы, ее четверо детей, а не просто чьи-то ребята, посаженные перед ней на диване в ряд, как птицы на веревке, где сушится белье.
— Кристофер, Кэти! В свои двенадцать и четырнадцать лет вы уже достаточно взрослые, чтобы понять и поддержать свою мать в нашем отчаянном положении.
Сделав многозначительную паузу, она начала нервно перебирать бусы у себя на шее и тяжело вздохнула. Казалось, она вот-вот заплачет. Мне стало жаль нашу бедную маму, такую одинокую, лишенную вейкой поддержки.