– Спасибо на добром слове, – поклонился моряк. – Непременно передам жене.
– Что занесло тебя в Ульм? – спросил Гуттен, дотоле молчавший. – Я полагал, ты уже плывешь в Венесуэлу.
– Отчаливаем завтра на рассвете. Я приехал проститься с матерью и отцом. Со мной несколько латников и двадцать четыре силезских рудокопа. Ну, а ты что намерен делать? Неужели так до старости и будешь бегать с поручениями их величеств?
– Ради бога, замолчи, Клаус! – взмолился Филипп. – Разве тебе не ведомо, что моя служба зиждется на строжайшем соблюдении тайны?
– Да какая там тайна! Здесь, в Ульме, каждая собака знает, кто ты и чем занимаешься. На рыночной площади один из моих латников сказал мне: «Только что прибыл Филипп фон Гуттен, любимый государев гонец». А когда я спросил у какого-то старика, где тебя найти, он не только указал мне эту харчевню, но и добавил: «Он – вылитый Альбрехт Дюрер в молодости». Ты видел в Нюрнберге его автопортрет? Действительно, похож как две капли воды: темно-русые длинные волосы и скорбный лик Христа. А почему бы тебе не отправиться со мной в Индии? – внезапно перебил он себя. – Может, там твое счастье? Вернешься, обретя и деньги, и опытность.
– И думать нечего! Турки собираются осадить Вену, угрожают Европе. Мое место – подле императора и эрцгерцога.
– Ах, это старо как мир: Восток воюет с Западом. Сулейман ничем не лучше и не хуже Аттилы или Чингисхана. Скоро ему надоест это все, и он опять заберется в свое логово. Едем-ка лучше со мной в Индии, Филипп фок Гуттен!
– Сударь, – почтительно напомнил Гольденфинген, – нам пора.
Они не спеша дошли до пристани. Солнце садилось. Матросы отдали швартовы, и судно двинулось вниз по течению. Федерман весело крикнул на прощанье:
– Прощай, рысачок!
Свежий вечерний ветер, задорная дунайская волна несли парусник. Гуттен хмуро смотрел на воду.
– «Рысак их величеств»! – горестно бормотал он. – С восьми лет прилипло ко мне это прозвище. Я не слезаю с седла, я живу на коне, только кони эти все время разные, и ни один из них не принадлежит мне. Каждое утро я пересаживаюсь на нового, а если везу сообщение особой срочности, меняю коней до трех раз за сутки. Сегодня Ульм, завтра Регенсбург или Штауфен, Лион, Толедо или Севилья. Я передаю секретные сведения от эрцгерцога императору, от императора – эрцгерцогу. Ни разу не отдыхал я больше трех недель, ни разу не оставался в одном месте дольше трех месяцев. Двести миль покрыл я только для того, чтобы осведомиться у графа Циммера, любит ли он государя. Пятнадцать дней бешеной скачки – и все для того, чтобы задать ему один-единственный вопрос. Гонцу прославиться не суждено.