Не успели пройти и лиги, как обнаружили засеянные поля и деревню – первый за три месяца нескончаемых переходов след человеческого присутствия. Испанцы уже предвкушали отдых и угощение, как вдруг на них, пуская тучи стрел и отчаянно вопя, ринулась толпа уродливых тщедушных дикарей. Это было знаменитое племя чоке, почитавших человечину до такой степени, что не брезговали и собственными мертвецами. Отразив нападение, запасшись провизией, отряд двинулся дальше, к югу. Но испанцев ожидало тяжкое разочарование, от которого из всех уст вырвался единый горестный вопль: горный хребет, долженствовавший привести их к Эльдорадо, оказался причудливо изогнутым отрогом Анд.
– Чтоб тебя! – сплюнул Лимпиас. – Это мне наука: не иметь дела с извращенцами.
Обратный путь был куда трудней: голод и жажда косили людей.
Снова пошли дожди, но, по счастью, на пути повстречалась деревушка. Здесь индейцы чоке не проявили к ним враждебности, они научили испанцев употреблять в пищу вместе с маисом муравьев, пауков и скорпионов. Ливни отрезали отряд от всего мира. Томительно тянулись месяцы. Странная напасть вроде чесотки приключилась с людьми и лошадьми. Лошади плешивели, у них лезли гривы и хвосты, брюхо раздувалось. Им так не хватало соли, что они принимались жевать вывешенную на просушку одежду своих хозяев. И несмысленные твари, и существа, наделенные разумом и бессмертной душой, мерли как мухи: тридцать человек отправилось на тот свет, столько же лежало при последнем издыхании на спинах уцелевших от мора коней. Медленным шагом побежденных двигалось войско назад.
Сильно поредевший отряд снова разместился в том самом шалаше, что выстроили для него приветливые индейцы, и тихой пристанью, надежнейшим убежищем казался им этот убогий кров.
Гуттен, присев на обрубок дерева, печально и рассеянно созерцал раскинувшуюся перед ним равнину, а в десяти шагах от него падре Тудела и Вельзер, силясь постичь ход его мыслей, глядели на своего предводителя задумчиво и уныло.
«Все из-за его упрямства», – думал капеллан.
«Как не похож ныне Филипп на того юношу, которого я встречал когда-то в доме моего отца», – размышлял Вельзер, охваченный светлым чувством печали.
«Правильно сказал ему индеец в красной шапке, – текли мысли священника, – эта дорога ведет не к богатству, а к гибели. Нам следовало идти на Макатоа».
«Он был свеж и розовощек в Аугсбурге, а теперь цвет ланит его так темен, что, если б не русые волосы и борода, он сошел бы за индейца».
«Не могу понять, отчего наши люди, доведенные до отчаянья упрямством Гуттена, не подняли против него оружие, не предали его смерти. Педро Лимпиас – законченный негодяй. Он завидует и Гуттену, и Вельзеру и втихомолку порочит обоих, обвиняя их в противоестественной связи. Какой усталый и удрученный вид у его милости. Бедняга! Что-то дальше будет?»