— «Может быть…»
— Мне кажется, он сказал: «вероятно».
— Кто знает, какое знамение, открытое им в небесах, гонит его отсюда, — сказал другой. — Он идет к лагерю, расположенному на берегу моря.
— Но в нашей парадной трапезной для него приготовлен обед.
— Ну, для него-то всегда стол накрыт. Пойдем. Какое скверное утро; я продрог!
— Погоди немного, посмотри.
— Что такое?
— Его поседевшие волосы не прикрыты даже шапкой.
— Еще никто не видал его с покрытой головой во время путешествий.
— Да и его серый плащ кажется вовсе не императорским.
— Но на пиршествах он всегда носит багряницу.
— Знаешь ли, кого он напоминает мне походкой и внешностью?
— Ну?
— Покойного верховного жреца нашего — Абибаала, тот тоже шествовал так величественно и задумчиво и носил такую же бороду, как император.
— Да, да… и тот же испытующий и задумчивый взгляд.
— Тот тоже часто смотрел ввысь. Даже широкий лоб у них одинаковый… Только нос у Абибаала был более крючковат и волосы не такие курчавые.
— Уста нашего учителя носили печать достоинства и серьезности, в то время как губы Адриана при каждом слове, которое он слышит или сам произносит, вытягиваются и кривятся, как для насмешки.
— Взгляни, вот он поворачивается к своему любимцу; кажется, этого красивого молодца зовут Антонием?
— Антиноем4, а не Антонием. Говорят, что он откопал его где-то в Вифинии.
— Какой красавец!
— Да, красоты несравненной. Что за стан, что за чудное лицо! Однако я не желал бы, чтобы он был моим сыном.
— Как! Ведь он любимец императора.
— Именно поэтому… У него уже и теперь такой вид, будто он насладился всем и ни в чем уже не находит радости.
На небольшой площадке у самого берега моря, защищенной от восточного ветра утесами из рыхлого камня, стояло множество шатров. Между ними горели костры, вокруг которых толпились римские солдаты и слуги императора. Полунагие ребятишки, сыновья рыбаков и погонщиков верблюдов, озабоченно бегали туда и сюда, подкладывая в огонь сухие стволы тростника и поблекшие ветви дикого колючего кустарника. Но как ни усиливалось пламя, дым не поднимался в вышину. Разгоняемый короткими порывами ветра, он стлался над землей легкими облаками, подобными стаду баранов, рассеявшихся в разные стороны, словно ему страшно было подняться в этот серый, неприютный и влажный воздух.
Самый большой из шатров, перед которым ходили попарно взад и вперед римские часовые, был открыт настежь со стороны моря. Рабы, выходившие оттуда через широкую дверь на воздух, должны были обеими руками крепко придерживать на своих бритых головах подносы, уставленные золотыми и серебряными блюдами, тарелками, кубками и стаканами, чтобы ветер не сбросил их на землю. Внутри палатка не блистала никакими украшениями.