– Плакать не моги, а то камень к ногам да в воду…
Сонька торжествовала. С умилением она посматривала на длинноусого запорожца, защитника своего, атамана Грозного.
– Сеча, спать! – приказал Емельян. – А чуть тревога, все вскакивать.
Сей ночи будем брать в полон Царьград с турецким султаном. А встретятся молоденькие туркини – тоже хватай в нашу Сечу. На хорошеньких поженимся…
Сонька сразу сникла и надулась. Исподлобья посматривая на Емельку, она сказала:
– Дурак стриженый. Баран! Вот ужо-ужо матке скажу, она те вздует… И про петуха скажу.
– Геть, замолчь! – прикрикнул атаман, закурил батькину с тютюном люльку, заплевался, закашлялся. – Ну, старики-станишники, – обратился он к детворе, – теперь по своим куреням и спать.
Ночью раздалась тревога. Сонька со всех сил колотила палкой в котел.
Емельян свистал и гикал:
– Гей, Сеча!.. Все на конь… В поход, куренные атаманы-молодцы!
Постоим за веру православную! Айда Царьград воевать.
Через час они уже были на бахче. Им удалось связать пасечника, древнего дедку Наума. Он был сильно пьян, таращил глаза на свору ребятишек, мычал, плевался. Омелька Грозный командовал:
– Хорошень вяжи султана!.. Стой за правую веру! Срезай кавуны, которые поядреней.
А утром всю «запорожскую сечу» больно пересекли вицами родители.
Омельке Грозному досталась особо жаркая пареха: и за несусветное озорство, и за стриженую, как у худой овцы, башку. Попало и Соньке от тетки ее.
***
Через десять лет девчонка выросла. Возмужал и Емельян. Их поженили. С той поры Сонька стала Софьей Дмитриевной Пугачевой.
Но прошла веселая неделя, и сердце Софьи из жарких ночей упало прямо в ледяную стужу: Емельяна угнали в Пруссию, отдав под начало полковника Ильи Денисова, походного атамана донских полков.
2
Русское воинство под водительством главнокомандующего, старого графа Апраксина, покинув Польшу, с весны 1757 года, отряд за отрядом, стало вступать в пределы Пруссии. Телеги, арбы, таратайки растянулись на многие версты (во всей армии было до тридцати тысяч подвод).
Проехав Польшу с грязнейшими дорогами и бедным населением, Емельян Пугачев приметил, что пошли места, совсем отменные от польских. Теперь попадались чистые, хорошо построенные селения, мощенные камнем, обсаженные деревьями добрые дороги, прочные мосты. Всюду исправный порядок, довольство. Жители не бежали от русских, а сидели в своих домах; женщины выносили солдатам свежую воду, квас, а иногда и хлеб да парочку яичек.
Словом, русское войско двигалось как будто по дружеской стране. Пугачева это удивляло.
Он не понимал, как не понимало и большинство солдат, из-за чего идет война. Правда, в праздничные дни, когда служили в походных церквах обедни, полковые священники в проповедях призывали проливать кровь свою и вражью во имя божие, обещая царство небесное за доблестную смерть на поле брани.