– И ты им все отдал?
– Все отдал… У рода нашего и вправду было немало добра: возы, плуги, бороны, кузнь, корчаги, горнцы, – я все отдал братьям. Только золота и серебра давно уж не было у нашего рода.
– А себе что взял?
– Ого – ответил отец, – и мне много осталось: землянка вот, клети, житница, медуша, загон для скота… Еще и оружие отцовское осталось. Возьми его себе, Добрыня. Для тебя берег.
Добрыня посмотрел на оружие деда Анта, висевшее на колышках на стене, и усмешка-тронула его уста. Это было очень старое оружие, с ним ходили на врагов его предки – Ант, Улеб, Воик. Простой, клепанный из железа шлем с невысокой тульей, куда обычно вставлялось перо кречета, без всяких украшений, без забрала, – а на Добрыне был кованный из меди высокий шлем с острой тульей, с несколькими камнями-самоцветами, украшенный серебром по венцу, с забралом и длинными бармами; перед ним висел деревянный, обтянутый грубой кожей щит, а у Добрыни щит был тоже медный; дедовский меч был однобокий, короткий, новый же меч Добрыни был гораздо длиннее, обоюдоострый, с красным камнем на рукояти.
– Спасибо, отец! – ответил Добрыня. – Но сам видишь, у меня оружие лучше, княжье. Пусть дедовское остается тебе, может, пригодится.
– Как же не пригодится, – задумался Микула. – Оружие в доме иметь нужно.
– О другом я думаю, отец, – продолжал Добрыня. – Обокрали ведь тебя братья твои, все забрали.
– Может, и так, – вздохнул Микула. – «Отень двор, говорили, тебе…» Вот он… Все словно есть – и ничего нет. В клетях пусто, в житницах пищат мыши, коня отчего мне оставили, да и он больше лежит, чем стоит.
– Так, может, мне пойти к Бразду и Сваргу?
– Не надо, сын! Просить? Зачем? Они взяли свое… по по-кону.
– Так чем же я могу помочь тебе? – спросил Добрыня.
– А зачем мне помогать? – ответил и даже засмеялся Микула. – Куда ходят мой топор и рало, там я еще хозяин. Руки у меня есть, добрые руки и у Висты.
– Мы проживем, сын, – подтвердила мать.
– Вот только Малушу жаль, – задумчиво сказал отец. – Если бы все было как раньше, мы бы могли приготовить ей по-саг, умыкнул бы девушку кто-нибудь из нашего рода. А так… ну что же, нет посага – так руки есть, где мы будем, там и она.
Малуша, сидевшая рядом с братом и медленно глотавшая похлебку, не могла понять всего, что говорилось о ней. Она понимала только одно – ей желают добра.
Но у Добрыни, который смотрел внимательно на сестру и любовался ею, щемило сердце: ведь в самом деле ждет ее здесь, в Любече, злая доля, и девичья краса ни к чему, если посага нет.
И потому, что мед слегка ударил Добрыне в голову и ему очень хотелось сделать доброе для сестры, он сказал: