— Ужин? — жалобно переспросил Измайлов. — Какой ужин, Полина? Я отослал тебя домой два часа назад.
— Вы предложили мне это через посредника, — уточнила я формулировку. — Но, во-первых, я решила прибраться. Из сострадания. Представила себе, как вы, напряженный, вымотанный, обнаруживаете здесь бедлам… Во-вторых, я не любительница шастать по лестницам, по которым таскают изуродованные трупы. А вы запамятовали приказать Балкову меня проводить.
— Трупа уже не было, — нахмурился Измайлов.
— Меня об этом в известность поставить не удосужились, — вновь согрешила я против Сергея. И, не решившись на театральную паузу, продолжила: — В-третьих, меня еще не допрашивали. Я не намерена давать показания ни Сергею, ни Борису. Мне будет чудиться, что они необъективны из-за пирогов. А вот с вами, даже «спасибо» не сказавшим, я охотно поговорю.
— Прости, пожалуйста, я ведь действительно не поблагодарил тебя. Но как раз Вера…
Я не выдержала его смущения и засмеялась:
— Будет вам, Виктор Николаевич.
— Полина, какими допросами ты бредишь? — усмехнулся наконец Измайлов. — С тобой побеседуют… Впрочем, и этого не надобно. У тебя стопроцентное алиби: ты целый день проторчала у меня. Безвылазно. Бессменно. Неотлучно.
— Вам пирог с капустой или с яблоками? — небрежно разыграла я глухоту.
— И с тем, и с другим, — обреченно заказал Измайлов. — И чаю с лимоном, если не трудно.
Умел полковник отступать, ох умел. А может, он просто ни с бабами, ни с дамами не связывался?
После ужина выяснилось, что у него ко мне есть вопросы. Он неимоверно осунулся, почти потерял голос и против воли косился на поврежденную, наверняка разболевшуюся к ночи ногу. Но принадлежал он к горькому типу людей, не вызывающих жалости в любом виде и состоянии. Все уверены в их жизнестойкости, все игнорируют внешние признаки бессилия. Им не льстят, их не щадят, не утешают и не успокаивают. Со временем они привыкают к душевному самообслуживанию. Такие всегда втроем с Богом и совестью. И честь стать четвертой в их интимной компании надо заслужить. В общем, сообразив это, я перестала валять дурака.
— Виктор Николаевич, вы меня простите за назойливость. Я правда хотела только помочь немножко. Вы напрасно мучаетесь. Сержант лекарства привез, я разобралась в рекомендациях и дозах. Вот снотворное, оно попозже пригодится. А вот сильное обезболивающее. Две таблетки на прием; покой обеспечен. Держите. И отложим на завтра деловые разговоры.
Я это видела. Он схватил не две, а четыре таблетки и проглотил их без воды. Господи, каково же ему пришлось сегодня. С минуту он сидел, закрыв глаза. А когда открыл, в них непонятно откуда взялась смешинка. Выглядел он чуть виновато.