— Тем хуже!
Она с досадой поджала губы.
— Серебро, значит, у тебя… Подумать только, я-то, дура, заставила тебя увеличить твое состояние.
У баула когда-то был ключ, но он потерялся, и они открыли замок ножницами.
Гвоздей в бауле не было, только старые бумаги. Та, что лежала сверху, вызвала у них приступ хохота. Это была программка «Санбурн-палас», на которой была изображена танцовщица, выставляющая напоказ свою грудь и ляжки; надпись гласила: «Сегодня вечером первое выступление Блондинки Мери». Программке исполнилось полвека.
Остальные бумажки состояли из меню, газет, программ радио, пожелтевших фотографий, на одной из которых — повешенный.
— Отлично! — заявила Пегги Клам. — Пойдем выпьем что-нибудь, прочистим горло от пыли.
Она направилась к дому. Там, как всегда, надрывался телефон. По обе стороны от гаража — лужайки, заросли цветов, слева — сад, полный птиц, света и теней. Кэли ощутил на шее легкое дуновение. Шофер вернулся к машине.
Пегги с порога:
— Ты идешь?
Телефон… Она искала в сумочке ключ; не найдя его, решила войти через маленькую дверь, которой никогда не пользовались и забывали закрывать.
Он же, согнувшись в три погибели, обеими руками разгребал бумаги, будто месил тесто. Тесто это как бы оживало под руками, потому что он узнавал мелькавшие перед ним имена, лица. Он сам был когда-то частью этого, исчезнувшего теперь мира, ему едва исполнилось девятнадцать, и он только приехал сюда вместе с другим.
И Блондинку Мери, с годами растолстевшую, он видел, она тогда еще танцевала в «Санбурн-палас», а потом уехала во Францию, откуда была родом. Он знал пионеров Запада, основавших город и начавших разработку копей.
Пегги Клам потявкивала в телефонную трубку, окна были открыты, и он слышал, как она рассказывает вдобавок к истории Пакиты и историю про гвозди и старые бумаги. Смех ее дробно звенел в воздухе.
— Джон, дорогуша…
Ее снова отвлек телефонный звонок, а он, нахмурившись, выпрямился — в груди слегка покалывало.
Только что в верхнем углу пожелтевшего письма он прочел дату: 13 августа 1909 года. Точно за два дня до засады, которая едва не стоила ему жизни, когда он возвращался к себе на ранчо.
А дальше, между почти стершихся строк, имя — Ромеро…
Человек, который пытался его убить и которого убил он! Он старался прочесть еще что-нибудь…
— Джон!.. Джон!..
…ошибка… довериться. Ромеро, который…
— Джон, дорогуша, брось ты эти глупости! Мне сию минуту нужно уходить. Представляешь, Пакита родила двойню… Мне не терпится на них посмотреть, на этих крошек… Ты ведь поедешь со мной?
Он поднял на нее невидящий взгляд.