— Последи за языком, Джордж, ведь тут есть дети.
— У меня дела еще не самые плохие, дружище. В дом на нашей улице, прямо напротив моего, так угодило прямиком. Семья из четырех человек, хорошие были люди... Ничего от них не осталось.
Очередная бомба взорвалась где-то поблизости; здание больницы зашаталось.
Тяжело раненная монахиня перекрестилась и начала молитву. К ней сразу же стали присоединяться другие раненые.
— Нужно кое-что посильнее молитвы, чтобы отогнать нынче ночью Люфтваффе с нашего неба, сестра, — проворчал кто-то невдалеке.
— ...Придет Царствие Твое, исполнится воля Твоя...
— Я потерял жену во время блица в сороковом. А нынче ночью, похоже, лишился и единственной дочери.
— ...На небе и на земле...
— Что за война, сестра, что за треклятая война.
— ...Как и мы прощаем обидчикам нашим...[15]
— Знаешь, Мервин, у меня сложилось впечатление, что Гитлер не очень-то жалует нас.
— Я это тоже заметил.
Переполненный страдающими людьми коридор приемного покоя взорвался хохотом.
Минут через десять, когда монахиня сочла, что молитва должна была уже попасть по адресу, начачось неизбежное пение.
— Эй, катите нам бочку...
Кэтрин покачала головой.
— Нас ждет целая бочка веселья...
Но уже в следующий момент она запела вместе со всеми.
* * *
В свою квартиру она вошла на следующее утро, в восемь часов. Утренняя почта уже пришла. Домовладелица миссис Ходджес как всегда подсунула ее под дверь. Кэтрин наклонилась, подняла письма и сразу же отправила три конверта в стоявшее на кухне помойное ведро. Ей вовсе не требовалось читать эти письма, потому что она собственноручно написала их и отправила из трех разных мест в окрестностях Лондона. При нормальных обстоятельствах Кэтрин не имела бы никакой личной корреспонденции, поскольку у нее в Великобритании не было ни друзей, ни родственников. Но полное отсутствие переписки у молодой, привлекательной, образованной женщины показалось бы странным, а миссис Ходджес была чрезвычайно любопытна. Поэтому Кэтрин приходилось идти на хитрости, чтобы обеспечить себя устойчивым потоком поступающей почты.
Она вошла в ванную и открыла краны. Давление было низким, вода текла тонкой струйкой, но сегодня она была, по крайней мере, горячей. В результате засушливого лета и осени без дождей воды не хватало так же, как и продуктов, и правительство угрожало ввести норму еще и на нее. Для заполнения ванны требовалось немало времени.
Когда ее вербовали, Кэтрин Блэйк не имела возможности выдвигать особые условия, но одно она все же выдвинула — иметь достаточно денег для того, чтобы вести достойную жизнь, и это условие было принято. Ее детство и юность прошли в больших городских особняках и просторных поместьях — ее родители принадлежали к высшему классу, — и о том, чтобы провести годы войны в каком-нибудь жалком пансионе и делить ванную еще с шестерыми постояльцами, не могло быть и речи. Согласно легенде, она была вдовой военного времени из обеспеченного семейства среднего класса, и ее квартира идеально соответствовала этому образу: скромные, но вполне комфортабельные комнаты на Викториан-террас в Эрлс-корте.