Диана села, вид у нее был счастливый и немного застенчивый:
— Я тогда была такой взволнованной и счастливой, что даже не помню, чтобы мы занимались любовью в те дни.
— Надеюсь, что это все-таки был я, — поддразнил он, — а то кто знает? Может, произошло непорочное зачатие?
— Конечно, нет.
— Боже мой! Я не могу в это поверить. И когда ты родишь?
— Не знаю. Кажется, в январе. Я была в шоке и не слышала, что там говорил Джек. Кажется, в середине января.
— Не могу в это поверить. Мы должны позвонить доктору Джонстону и сказать ему об этом.
— К черту Джонстона, — сказала она сердито и встала, чтобы поцеловать мужа. И он в волнении подхватил ее и закружил по комнате.
— Да здравствуем мы… да здравствуешь ты! Ура, мы беременны! — Потом Энди вдруг посерьезнел: — Как ты себя чувствуешь? О господи, теперь понятно, почему тебе было так плохо.
— Да, но Джек сказал, что самое худшее уже позади. Он заверил, что я буду себя чувствовать лучше уже через неделю-две.
— Отлично. Давай сегодня вечером пообедаем в честь такого события. В «Л'Оранжери». Если понадобится, мы сможем оставить Хилари в гардеробе. — Он снова поцеловал ее и помчался на свое собрание.
А Диана долго стояла, глядя в окно, и с удивлением думала о том, что произошло.
* * *
Летом Пилар чувствовала себя хорошо. В июне ей сделали амниоскопию — врачу пришлось взять околоплодную жидкость из обоих зародышей двумя огромными иглами. Они уже получили результат анализов, и супруги знали, что у них будут девочка и мальчик и что оба плода развиваются нормально.
И, узнав результаты анализа, Пилар решила, что пора позвонить матери. Она набрала ее номер в субботу после обеда, от души надеясь, что мать уже ушла с работы. Но оказалось, она сидела около телефона и после первого же звонка сняла трубку. В этот уик-энд она должна была принять двух очень больных детей.
— А, это ты, — сказала она удивленно, — я думала, это из больницы. Как ты там?
Пилар вдруг вспомнила, как, будучи ребенком, она всегда чувствовала себя помехой, ничтожной мелочью среди всех важных дел матери. Но сейчас она должна была сказать ей нечто важное, и ей было интересно, как мать это воспримет.
— Отлично, мам. А ты?
— Хорошо, только очень много работы. А как Брэд?
— У него все в порядке. — Пилар вдруг занервничала. — Мама, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Ты что, заболела? — озабоченно спросила мать, и Пилар тронуло ее беспокойство.
— Нет, со мной все в порядке… Я… Мама, я беременна, — тихо произнесла она, улыбаясь и вдруг подумав, что ее мать воспримет это известие как чудо.
На другом конце провода последовало долгое молчание, а потом Элизабет Грэхем произнесла ледяным голосом: