– Юрочка, как ты себя чувствуешь?
– Женечка, что они хотят от меня? Чтоб я на сцене умер?
– А ты помирился с ребятами?
Летом, во время концертной поездки по воинским частям в Восточной Германии Юра сильно повздорил с Сашей Калягиным и Настей Вертинской. Повздорил, выпив через меру, не знаю уж по какому случаю. Теперь же он был только чуть-чуть «под шофе».
– Ну с Настей я на сцене глазами помирился. А Саша сам ко мне в гримерку пришел извиняться. Он же хитрый. Знает, что это нехорошо, грех, если поссоришься с другом, а он потом…
Он не сказал «потом умрет», но подумал. Я понял. Подумал.
– Ну что ты, что ты! – запретил я ему. – Перестань, выкинь из головы!
– Женечка, у меня нет сил!..
Разговор состоялся в пятом часу. А заполночь Юры не стало…
Об этом узнал я поутру, выйдя во двор за хлебом. Участковый милиционер прогорланил издалека:
– Богатырев-то дуба дал, слышал?
И я опять вспомнил про тот гороскоп…
На смертном одре в Ваганьковском храме во время отпевания он будто бы улыбался, смеялся над нами, собравшимися в потрясении на его прощальный триумф. Когда ему что-то не нравилось, Юра говорил с мягкой иронией:
– Это все из жизни насекомых…
Однажды жаловался на жизнь, на неустроенность дома. Я ответил:
– Женись.
– Ты что?! – воскликнул он, растерявшись. – Чтобы кто-то жил рядом? Ты что?!
«Ктой-то тянет меня веревками на колокольню?» – вспомнил я Гоголя, «Ивана Федоровича Шпоньку и его тетушку». «Это я тяну тебя веревками на колокольню, потому что ты колокол, колокол!..» Еще долго, пожалуй в течение нескольких месяцев, я машинально, вовсе не думая, полуавтоматически набирал Юрин номер. В ответ – гудки длинные, словно собака воет. «Ах да!» – одергивал себя, спохватившись, и вешал трубку.
«Так хочу в Бога поверить – и не могу!»
– Ты слышал? Богатырев умер, – сказал я Леониду Васильевичу Маркову за кулисами во время спектакля «Цитата».
– Да? Ну, ладно, – отвечал он.
Ошеломленный скупостью его реакции, я забормотал в растерянности:
– Юра был потрясающий артист. Трагедия… Жалко… И мне очень близок своей абсурдностью был…
– Нет, у тебя ниток не видно, а у него видны, – возразил Марков.
– Нет! Потрясающий был артист Юра, и художник… Потрясающий, – возразил я.
Мы с Марковым во многом не совпадали, а стали дружны. Особенно в последние его годы. Может быть, потому, что оба «стрельцы». Леонид Васильевич Марков, Леня, Ленечка… Он был старше меня на восемнадцать лет. Он был пьющий, я – нет. Он любил работать как бы масляной краской – я пастелью. Меня восхищала его неуемная мощь, его – моя филигранность. Может, нескромно, неловко так писать о себе. Но мы с ним общались без ложной скромности. По существу. Когда присвоили ему звание народного артиста СССР, он наряду с радостью огорчился – мол, что теперь делать? Чего достигать? Про него существует масса устных рассказов. Про нетрезвые его приключения. Но мало кто знал, только близкие, про его почти неправдоподобную застенчивость.