– Тут вот Боря Захава прислал мне письмо… – Достал конверт, вскрыл, начал читать вслух: – «Дорогой Юрочка, до меня дошли слухи, что собираешься взять к себе нашего выпускника Евгения Стеблова. Должен предупредить тебя – артист он действительно неплохой, однако человек отвратительный. Так что подумай как следует, прежде чем принять решение…»
Надо было видеть мое лицо в этот момент. Я был совершенно уверен, что Борис Евгеньевич Захава как человек чести не мог написать такое. Если бы он был дурного обо мне мнения, то просто отказал бы в рекомендации, но момент плохо скрываемой растерянности в моих глазах доставил Юрию Александровичу явное удовольствие. Он был доволен розыгрышем, доволен собой.
Начались репетиции по вводу меня на роль Павла. Вел репетиции Анатолий Иванович Баранцев. Милейший, книжный, даровитый человек и артист. Он вместе с сыном Завадского Евгением Юрьевичем был постановщиком «Старика». Самого старика играл Сергей Сергеевич Цейц – острый, яркий, графичный и страстный.
Мама тем временем нашла мне своего старика, старика-знахаря, травника, ставившего диагнозы по глазам. Знахарь ткнул пальцем мне в шею, сказал, что я застудил жилу и что он наладит меня травой, предупредив об ухудшении, которое будет предшествовать окончательному выздоровлению. Репетировал я в полноги. Мешало, зашкаливало давление. Ухудшение нарастало. Из метро на станции «Маяковская» я уже выползал по лестнице еле-еле, как разбитый, бессильный старец. Партнеров смущало и настораживало мое крайне вялое поведение. Становилось все хуже и хуже. Пришлось прервать травяное лечение.
Настал день дебюта. И я рванул, не думая о последствиях. Как на сцене Театра Советской Армии теперь не щадил себя, выворачивал наизнанку, поражал изумленных партнеров. Победа была очевидной. Поползли преувеличенные слухи о моей явной незаурядности. Настороженное отношение коллег сменилось уважительной сдержанностью. На следующее представление, решив, что, собственно говоря, дело сделано, можно и поберечься, не надрывать пупок, сыграл расчетливее и спокойнее. Вадим Бероев, наслышанный о моем триумфе, пришел на второй спектакль посмотреть на своего конкурента и остался доволен, не найдя в моем исполнении ничего такого, что превышало бы его скептические ожидания. В общем нормально, но уж не «ах-ах!». Я поберег себя, несколько разочаровал и тем успокоил коллег, неоднозначно чувствительных к чужим успехам. Бероев сыграл Павла надломленным, прикладывающимся к бутылке. Я трактовал иначе. Павел в моем исполнении пытался самоутвердиться во всем. Для своего времени я делал вещи несколько вольные. Например, после того как уводил монашку в кусты, появлялся на сцене, вытирая платком ширинку, одновременно продолжая диалог. Или в другом месте, когда Яков говорил мне: «Лишь бы выделил тебя отец», отвечал: «Да, жди, выделит он!..» – и делал характерный фаллосоподобный жест рукой. По теперешним дням такие сценические действия просто невинны среди откровений «гормонального» театра. Однако тогда это вызвало разговоры. Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф как-то, деликатно отведя меня в сторону, попросила: