Каждого гостя дедушка встречал радостными возгласами и громко чмокал в щеку. Он лежал под цветущей вишней на кровати красного дерева, которую мы вынесли в сад, точнее – возлежал на горе подушек, похожих на летние облака, спустившиеся прямо с неба.
Большинство гостей были мне незнакомы. Многие, видимо, приехали из дома престарелых: улыбчивые дрожащие старички и старушки с палочками, разодетые в черные костюмы и блестящие платья. По саду распространялся запах туалетной воды и терпких духов.
Я стояла подле дедушки в цветастом шелковом платье, которое он подарил мне на Мейе, – том самом, бабушкином.
– Это Симона, моя любимица, – представлял меня дедушка.
– Бедняжка, – прошептала старушка в черной соломенной шляпке, обнимая меня хрупкими ручками. Она вся дрожала.
Мама расхаживала в бабушкиной большой шляпе и разливала пунш, который дедушка приготовил в том самом зеленом корыте. Сейчас в нем плавали виноград, ломтики лимона и киви и белые цветочные лепестки.
– Дорогие друзья! – объявил дедушка певучим голосом. – Налегайте на угощение, чувствуйте себя как дома, милые мои чудаки!
Мы расселись за длинным столом. Белая скатерть слегка колыхалась на ветру. Скоро от чопорности не осталось и следа. Ее вытеснили пирожки, паштеты, кулебяки, селедка, пряные цыплячьи окорочка, утиные грудки под малиновым соусом и смыли лимонад, вино и пиво.
Сам дедушка ел немного. Лишь пробовал по чуть-чуть.
Я хотела положить ему побольше, но он покачал головой.
– Сегодня мне хочется просто смотреть, как едят другие, – сказал он. – Я не голоден.
Мне тоже не хотелось есть. Но остальные накладывали себе на тарелки всевозможные разносолы, салаты и фрукты. Голоса звучали все громче, звонкий смех взлетал к кронам деревьев, а над свалкой балансировало солнце – словно зрелый персик.
– Я вас всех люблю! воскликнул дедушка и поднял бокал.
Медленно опустились сумерки. Заиграл оркестр. Тот самый, который дедушка собрал в доме престарелых. Сегодня он сам не играл, только слушал. Скрипки стрекотали, как сверчки, кларнеты громко мяукали, будто мартовские коты, бухал барабан, гармошка блеяла, словно овечий хор. Дама в черной соломенной шляпке играла на арфе, как будто расчесывала волосы великанше. Под деревьями колыхались танцующие.
Ингве повесил на яблоню нашу хрустальную люстру. Несмотря на загипсованную ногу, влез на дерево и не упал. Люстра сияла в ветвях, рассыпая радужные блики. А на газоне, там, где не танцевали, горели факелы – мы укрепили их над воротцами на площадке для крокета, чтобы было видно, куда бить. Там громко ссорились два старичка: не могли решить, сбил ли один из них колышек или нет.