И тут на меня снизошло просветление. Это случилось, когда он поднял руку и прижал ладонь к морозному оконному стеклу. Меня пронзила эта мысль, как ледяной ветер, так что у меня едва не начали стучать зубы. Он смотрел не на сады, не на деревушку Малхэм и не на вересковые пустоши, расстилавшиеся позади нее. Он смотрел на свое отражение в стекле, на неизвестного ему человека, которого он там видел.
Я не выдержала этого зрелища и поспешно выскользнула за дверь. И, оказавшись снова в своей комнате, куда я бежала спасаться сквозь холод и мрак к своему уединению, я заперла дверь на замок.
«Я больше не могу здесь оставаться, — уверяла я себя. — Я уеду тотчас же. Уеду и никогда больше не вернусь сюда».
Но, нет, это были пустые слова. Я снова отперла дверь и направилась в комнату Кевина, имея определенную цель. Я остановилась на пороге детской, глядя на колыбель и спящего в ней ребенка. Потом на цыпочках приблизилась к ней, бросая боязливые взгляды туда, где восседала старая нянька.
Я прислушалась. Все было тихо.
Тогда я осторожно двинулась вперед, стараясь не производить шума. Как я и ожидала, Би все еще сидела на стуле, сложив на коленях костлявые руки и в полусне клюя носом.
Я поспешила к детской кроватке, полная решимости осуществить свой план. Кевин лежал на спине. Я долго смотрела на него — кожа у мальчика была нежная и шелковистая. Сердце отчаянно билось у меня в груди, когда мои руки скользнули под его спинку. Темные волосики падали малышу на лоб, открывая взору ссадину над бровью.
И только в эту минуту я подумала о Нике, вспомнила, как дрожали его руки, когда он нежно ощупывал лобик ребенка.
Это была самая тягостная и мучительная минута в моей жизни. Меня охватило чувство стыда и раскаяния, когда я подумала о собственном эгоизме и себялюбии.
Я опустила спящего малыша обратно в колыбельку и вернулась в свою комнату, где несколько часов провела в столь мучительной нерешительноети, что забыла даже свой страх перед темнотой, и почти не заметила, как зашипела моя свеча перед тем, как погаснуть. И сон, который не сразу пришел ко мне, был тяжким и беспокойным. Я металась на своей постели, проклиная себя за обещания, данные мною Джерому и себе самой.
Бедный Джером! Лучше бы ему было оставить меня погребенной в Менстоне, раз свобода, купленная столь дорогой ценой, не принесла мне ничего хорошего. Меня покинула решимость, я ощущала только смятение. Я все еще любила Николаса Уиндхэма, я была прикована крепкими узами к безумцу. Увы! Мое отчаяние было беспредельным!
— Может быть, ходил кто-нибудь из прислуги. Матильда, или Полли, или Би…