— Но ведь вы ходите в таверну с Джимом пропустить стаканчик. Вы находите это место прият ным?
— Нечасто.
— В таком случае зачем вы туда ходите?
Он пожал плечами с беззаботным видом, и я подумала, что этот разговор никуда нас не приведет. И решилась сделать более прозрачный намек — Вы ходили туда, чтобы избавиться от общества своей жены?
Губы его сжались.
В эту минуту я спросила себя: ане сказать ли ему, кто я, не признаться ли во всем, не объявить о цели своего возвращения? Однако от одной этой мысли мне стало страшно.
Ведь, в конце концов, я была для него незнакомкой. Он не помнил сейчас о чувствах, которые когда-то нас связывали, и заподозрил бы у меня заднюю мысль. Я не могла рисковать возможностью находиться рядом со своим ребенком.
К тому же для Николаса Уиндхэма я умерла А вдруг действительно его психика стала столь шаткой, что он был способен поверить в то, что его преследует призрак его умершей жены? Как он может отреагировать на мои признания?
Чтобы возродить любовь, которую он некогда питал ко мне, требовалось время. Пока я находилась за тяжелыми замками в Ройал-Оуксе, я не раз видела, как не слишком устойчивая психика больных полностью ломалась от прикосновения нетерпеливой руки или одного невпопад произнесенного слова.
О, нет, я не могла так рисковать. Я не стала бы так рисковать ни за что на свете. Однажды я уже потеряла его, и пустота, образовавшаяся в моей душе, ввергла меня в отчаяние.
Сложив на столик его кисти, я пожелала Николасу доброй ночи. Он не ответил и, когда я выходила из комнаты, продолжал смотреть в окно.
Следующие несколько часов я провела в своей комнате. Поспешно осмотрев свои вещи и не обнаружив признаков вторжения, я пришла к выводу, что среди моих вещей не было ничего, что дало бы основание снова поместить меня в злополучную лечебницу в Менстоне. Свидетельство моего пребывания там я носила на себе. Над локтем у меня было выжжено клеймо.
Сидя во французском кресле, обитом гобеленом, я смотрела на трепетный бледный свет свечи на моем туалетном столике и слушала, как Уиндхэм меряет шагами свою комнату. Когда он, подобно леопарду в клетке, начинал расхаживать по комнате, у меня возникали такие же опасения, как у его сестры. Время от времени он что-то произносил, и я напрягала слух и задерживала дыхание, ожидая, что ему ответят. Но отвечали ему только стон ветра и царапанье обледеневших веток по оконному стеклу.
В полночь ветер стих, и за окном воцарилось безмолвие, столь же тягостное, как мрак.
Задремала ли я? Скорее всего, да. Странный шум разбудил меня. Соскользнув со стула, я смотрела на ручку своей двери, медленно повернувщуюся направо. Я посмотрела на ключ, лежавший на моем туалетном столике, и затаила дыхание.