Однако некий текст, написанный рукой Екатерины и похожий на завещание, до нас все же дошел. Вот он:
«Буде я умру в Царском Селе, то положите мене на Софиенской городовой кладбище.
Буде — в городе святаго Петра — в Невском монастире в соборной или погребальной церквы.
Буде — в Пелле, то перевезите водой в Невской монастырь.
Буде — на Москве — в Донском монастире или на ближной городовой кладбище.
Буде — в Петергофе — в Троицко-Сергеевской пустине.
Буде — в ином месте — на ближной кладбище.
Носить гроб кавалергардом, а не иному кому.
Положить тело мое в белой одежде, на голове венец золотой, на котором означить имя мое.
Носить траур полгода, а не более, а что менее того, то луче.
После первых шесть недель раскрыть паки все народные увеселения.
По погребении разрешить венчание — брак и музыку.
Вивлиофику мою со всеми манускриптами и что в моих бумаг найдется моей рукой писано, отдаю внуку моему, любезному Александру Павловичу, также резные мои камение, и благословаю его моим умом и сердцом. Копию с сего для лучаго исполнения положется и положено в таком верном месте, что чрез долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей воле.
Мое намерение есть возвести Константина на Престол греческой восточной Империи.
Для благо Империи Российской и Греческой советую отдалить от дел и советов оных Империи Принцов Виртемберхских и с ними знатся как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоих пол Немцов».
Строки этого, как его назвали историки, «странного завещания», обращенные к Александру, свидетельствуют о том, что по крайней мере в момент написания документа иного завещания не было, ибо, если бы Екатерина собиралась оставить любимому внуку престол, вряд ли стоило специально оговаривать судьбу библиотеки и коллекции камней. Последний же абзац, как, впрочем, и весь документ, явно обращен к наследнику престола и содержит намек на родственников жены Павла — великой княгини Марии Федоровны, урожденной принцессы Виртембергской. Адресовано же «странное завещание» было, скорее всего, Сенату, который, по мысли Екатерины, должен был решить судьбу престола.
Распорядок жизни императрицы в последние годы почти не изменился. Вот как вспоминал об этом один из ее статс-секретарей А. М. Грибовский:
«Образ жизни императрицы в последние годы был одинаков: в зимнее время имела она пребывание в большом Зимнем дворце, в среднем этаже, под правым малым подъездом… Собственных ее комнат было немного: взойдя на малую лестницу, входишь в комнату, где на случай скорого отправления приказаний государыни стоял за ширмами для статс-секретарей и других деловых особ письменный стол с прибором; комната сия стояла окнами к малому дворику, из нее вход был в уборную, которой окна были на Дворцовую площадь. Здесь стоял уборный столик. Отсюда были две двери: одна направо, в бриллиантовую комнату, а другая налево, в спальню, где государыня обыкновенно дела слушала. Из спальни прямо выходили во внутреннюю уборную, а налево в кабинет и в зеркальную комнату, из которой один ход в нижние покои, а другой прямо через галерею в так называемый ближний дом; в сих покоях жила иногда государыня до весны, а иногда и прежде в Таврический дворец переезжала. „…“ В первых числах мая выезжала всегда инкогнито в Царское Село, откуда в сентябре также инкогнито в зимний дворец возвращалась. В Царском Селе пребывание имела в покоях довольно просторных и со вкусом убранных. „…“ Время и занятия императрицы распределены были следующим порядком: она вставала в 8 часов утра