— Почему ты не сказал им, что ты виконт? — услышал я из темноты голос Патрика.
— Это не имеет никакого значения.
— Для Джулио это как раз имеет очень даже большое значение.
— Тем меньше оснований сообщать ему об этом.
— Не понимаю, почему ты так это скрываешь.
— А ты попробуй говорить направо и налево, что твой отец граф, и увидишь, что из этого получится.
— Я был бы просто счастлив. Все бы кланялись и улыбались, не зная, как услужить. Я был бы всюду желанным гостем и лучшим другом.
— Но ты бы сомневался, за что тебя любят: за титул или личные качества.
— Я бы не сомневался ни секунды.
— Ну и многих старших конюхов ты приводил сюда до этого? — вкрадчиво осведомился я.
Патрик вздохнул и промолчал.
— И предложил бы ты мне переночевать здесь, если бы Тимми держал свой длинный язык за зубами?
Снова молчание.
— Напомни, чтобы я дал тебе утром по физиономии, — сказал я.
Но до утра было еще далеко. Я никак не мог заснуть. Кровать Габриэллы была в футе от меня — через стену. Я лежал, снедаемый таким желанием, о котором ранее не мог и мечтать. Я лежал, обливаясь потом, испытывая терзания — не только душевные, но и телесные. И это холодный и сдержанный Генри Грей, горестно размышлял я. Лежит в детской кровати в чужом городе и кусает себе локти, готовый зарыдать в голос. Можно было, конечно, посмеяться над этой страстью, я, собственно, так и сделал, но это не помогло. Я пролежал всю ночь напролет, думая о Габриэлле и мечтая заснуть, чтобы увидеть ее во сне.
Она пожелала мне спокойной ночи и поцеловала на прощание при Патрике, Лизабетте и детях, одобрительно взиравших на это, отступила на шаг, давая мне пройти, — иначе, как тогда после ресторана, малейшее соприкосновение вызвало бы землетрясение. Но как раз этого в переполненной квартире следовало избегать.
Когда мы утром вставали, Патрик молча протянул мне бритву.
— Ты уж извини, — сказал я.
— Нет, ты прав. Я бы вряд ли пригласил тебя с собой, если бы этот валлиец не проговорился...
— Я знаю. — Я надел рубашку и стал застегивать рукава.
— Но все равно я бы не позвал тебя, если бы не понял, что ты настоящий человек...
В удивлении я повернулся к нему.
— Тебе, Генри, не хватает уверенности в себе. Ты очень даже нравишься людям. Ты, а не твой титул. Например, мне. И Габриэлле.
— Большинство придерживается другого мнения, — отозвался я, натягивая носки.
— Просто ты не предоставляешь им возможности получше разглядеть, какой ты на самом деле.
Произведя этот разящий наповал выстрел, он вышел из дверей, на ходу натягивая свой капитанский мундир.
Утро было сырое, серое. Мы ехали в аэропорт молча. У Габриэллы под глазами были темные тени, и она не смотрела на меня, хотя я ничем ее не обидел. Она обращалась исключительно к Патрику и по-итальянски, а он, кротко улыбаясь, отвечал ей на том же языке. Когда мы приехали, она попросила меня не подходить и не говорить с ней у киоска и удалилась разве что не бегом, а я не пытался ее остановить. Погрузка лошадей должна была занять не один час, и, несмотря ни на что, я собирался еще повидаться с ней.