* * *
Командующий операцией по оккупации «Старшей Эдды» птах-воевода Кощей Митявич вошел во вражескую цитадель на своих двоих. Циклоп, шрапнельным заградительным огнем заклятий державший первый рубеж обороны «Эдды», убил под господином Митявичем любимого пегаса. Убил, но сам потерял свою буйную одноглазую голову. И Кощей Митявич только что отдал приказ пленных не брать.
Господин птах-воевода был огромного роста, и была на нем черная хламида, совершенно скрывавшая его телосложение. Нижний край ее свободно располагался на полу, а в плечах она круто задиралась вверх и в стороны наподобие кавказской бурки, но так энергично и круто, с таким сумрачным вызовом, что уже не о бурке думалось, — не бывает на свете таких бурок! — а о мощных крыльях, скрытых под черной материей.
Лик его был аскетически худ, прорезан вдоль щек вертикальными морщинами — словно шрамами по сторонам узкого, как шрам, безгубого рта, искривленного то ли застарелым порезом, то ли жестоким страданием. Еще хуже был цвет этого изможденного лика — зеленоватый, неживой, наводящий, впрочем, на мысль не о тлении, а скорее о яри-медянке, о неопрятных окислах на старой, давно не чищенной бронзе.
К нему подбежали с докладом, дескать, Гребаха Чучин ускользнул, исчез со всех картин и объявился где-нибудь на картине, находящейся отнюдь не в «Эдде», а, может быть, в тысяче километров от «Эдды». Зато сбит зонд с призраком графа Цепеллина, и мурло астральное уже дает показания в кутузке, зато изловлен, как ни кувыркался-извивался, белый червь, и расшифрованы коды, аналитики уже льют счастливые слезы... Птах-воевода не стал дальше слушать виновато-путаную речь. Протопал по внутреннему двору, оглянулся на медузой расслабившуюся драконью тушу и ступил под своды.
Вдруг над всем этим бедламом из громкоговорителей самым бессмысленным образом потекла музыка:
This is the end, beautiful friend.
This is the end, my only friend,
the end,
of our elaborate plans,
the end,
of everything that stands,
the end,
no safety or surprise,
the end.
I'll never look into your eye again
Кощей ходил и смотрел. И вмешивался, если требовалось. Как говорится: «Поставила ль ты брагу, Дездемона?»
Он понаблюдал бой кикимор с эльфами. Вкусив с кровью чужой волшебной энергии, уцелевшие кикиморы, числом три, обрели силы управлять собственными косами. Они рвали на головах вымытые шампунем «Шаурма» волосы, будто добросовестные дачницы бурьян, в их когтистых руках волосы превращались в стрелы, вынутые из пастей челюсти превращались в луки, и летели стрелы в сторону отмахивавшихся топорами бойцов. Несколько стрел удалось таким приемом остановить, несколько бесполезно треснули-расщепились о надраенные доспехи, остальные достигли плоти.