– Я вам еще теленочка подарю, на обзаведение хозяйства.
Последней Дарена появилась. Два дюжих холопа ее под локотки придерживали, уж больно раздобрела Ковалева дочка. Живот у Одноручки округлился, а в глазах томность появилась.
– Свенельд со Святославом в Новгородской земле, а я дома от тоски помираю, – вздохнула воеводина жена. – Хорошо, что вы в Киев вернулись, будем в гости друг к другу захаживать.
– Рожать тебе уж скоро, – ответила ей Любава. – Не до гостей будет.
– Боюсь я чего-то, – призналась Дарена. – На душе кошки скребут.
Сощурилась Любава, на живот ее скосилась, поглядела пристально.
– Не бойся, – говорит. – Сын у тебя будет, и родишь легко. Я, если что, подсоблю.
– И на том спасибо, – обрадовалась Одноручка.
Холопов Дарена отпустила, а сама за стол уселась.
– Когда же ты наготовить-то успела? – спросил я тихонько жену.
– Так я и не готовила, – ответила она. – На торжище Подольском все уж готовое брала. Светлая память Соломону, он нам богатое наследство оставил.
– Ты в тайник заглянула?
– Да, – кивнула она. – Там и золота, и серебра на много лет хватит. Так что мы с тобой, Добрынюшка, люди не бедные. И Малуше будет что в приданое дать, и нам с тобой тоже останется.
– Ешьте, пейте, гости дорогие, – сказал я друзьям.
– Со свиданьицем, – ответили они мне.
Веселился народ, ел и пил, песни пел, а я все никак успокоиться не мог. Переживал, как же Любава с Ольгой встретятся? Как жену княгиня примет? У одной власть в Яви, другой Навь подвластна. А я теперь между двух огней оказался. Как бы дров они сгоряча не наломали. Сам виноват, только что толку о содеянном жалеть, если исправить ничего невозможно.
31 июля 955 г.
На другой день к нам в дом мальчишка-смерд с Горы прибежал. С поклонами земными нас на пир княжеский звать начал:
– Рада будет матушка княгиня тебя, Добрын Малович, и тебя, Любава Микулишна, в тереме своем видеть. Будьте ласковы, не откажите в приглашении. В час закатный во град пожалуйте, на честном пиру гостями побудьте.
– Передай княгине Ольге, что мы будем непременно, – ответила жена и смерду резан[41] серебряный сунула.
– Премного благодарен, боярыня, – мальчишка деньгу за щеку спрятал и в обратный путь припустил.
– Ты смотри, – удивился я. – Смерд нас по отчеству назвал, а тебя и вовсе боярыней огласил.
– Значит, на пиру с полюбовницей твоей повидаемся, – усмехнулась Любава, а меня словно ножом по сердцу слова ее полоснули.
– Решили же мы прошлое не поминать, – напомнил я ей.
– Прости, – извинилась она, а потом сказала: – Собирайся-ка скорее, на торжище пойдем.